Алла Гореликова - Последний

— Па, драконы взаправду были!!!

Я выключил дрель.

— Повтори, Витек, что-то я не расслышал.

— Драконы были взаправду! По телеку раскопки показывают, иди глянь!

Конечно, я пошел. Побежал даже. Новая полка для Вики осталась болтаться на одном шурупе.

Из-под пленки видна золотая в тигровую полосу лапа. «Это самка, но половые органы не вполне развиты, — бормочет профессор, больше похожий на кинозвезду. — Очевидно, подросток. Возможно, крылья должны были вырасти еще больше». В сделанном на компе фильме — претензия на реставрацию — бестолково хлопает крыльями грязно-серый крылатый ящер, больше похожий на мокрого петуха, чем на дракона.

— Сейчас возьмут образец ткани и выведут драконенка методами генной инженерии, — Вика, моя нынешняя жена, не поднимает глаз от вязания. — И тогда станет окончательно ясно, что это очередная утка. Драконы, как же!

Вика вяжет свитер. Люблю ее свитера: теплые и уютные. Как и она сама. В этот раз мне с женой повезло. Греет… ведь кровь моя уже не бежит огнем в жилах, как раньше. Я стыну, как стыла шестьсот лет во льдах раскопанная красавчиком-профессором малышка.

Из бойкого голоса за кадром выхватываю отдельные слова. Шестьсот лет. Румыния. Горы. Пещера — логово драконьей семьи. Трупы. «Решили, что останки почернели от холода, — профессор показывает испачканные черным пальцы, — но на самом деле их сжег огонь. Это те самые рыцари, что шесть веков назад отправились в горы, чтобы убить дракона».

Я ухожу на балкон, закрываю за собой дверь. Я не могу смотреть.

Шестьсот лет… люди давно не верят ни в драконов, ни в чудеса, ни в Зло, ни в Добро. Чем дольше я живу, тем меньше их понимаю. Господи, как же мне всё надоело! Как я хотел бы забыть…

Но я помню, слишком хорошо помню пещеру, в которой возятся сейчас ученые и суетится съемочная группа. Шесть веков назад, да… тогда я вышел из этой самой пещеры, шатаясь, с обожженной душой — единственный уцелевший. Предсмертные крики… я до сих пор их слышу.

В кулаке — древний амулет, мощная, позабытая людьми магия. Позади — трупы. Обугленные, заживо сожженные рыцари, пришедшие убить дракона. И — дело их рук, даже не один, а два мертвых дракона: мать и дитя.

Позади — отвратительно пахнущая горелой плотью тьма драконьего логова. Впереди — весь огромный мир. Мир людей, в котором больше не осталось драконов.

Городок у подножия гор не слишком скорбел о погибших. Людская жизнь и тогда ценилась недорого… и то, рыцарем больше, рыцарем меньше, — зато какой повод для праздника! Впрочем, мне праздник сыграл на руку: парня, пришедшего из драконьей пещеры с вестью о победе, посвятили в рыцари без долгих размышлений — и, конечно, не проверяя родословную.

Я там не задержался. Никогда не понимал тех, кто остается доживать век у родных могил. Злой ветер широкого мира подхватил меня; теперь, утратив корни, я не мог и не стал ему сопротивляться.

Оказалось, рыцарю многое позволено в этом мире.

…больше не осталось драконов.

Кроме меня. Но меня можно не считать: оставшись одиноким, дракон теряет свой истинный облик. Я проживу остаток дней в людском обличье. Разжимаю кулак — и амулет, до краев полный бесполезной отныне магией трансмутации, падает на каменный пол. Я топчу его, растираю в пыль, в прах… пусть смешается с прахом тех, кто никогда не вылетит отсюда наперегонки с шалым ветром — в зовущую тьму ночи, в ласковые предрассветные облака. Мои крылья, моя суть, моя душа… пусть останется рядом с теми, кого я любил. Я выйду сейчас под свинцовые зимние тучи и обрушу за собой вход в разоренный дом. Спите с миром.

Мне не осталось ничего. Только длинный драконий век в ненавистном людском облике — в шкуре существа, для которого не существует неба.

Шестьсот лет.

Сначала я мстил. Оказалось, что рыцарей проще бить их оружием, по их правилам. Один-единственный рыцарь, якобы убитый драконом, вызывает куда больше шума, чем сотня, истребленная на глазах у всех в честных — да хоть и не вполне честных! — поединках. Я мстил, — а меня называли героем. Менестрели сочиняли баллады о моих подвигах… нет, не обо мне — о том рыцаре, в обличье которого я странствовал по миру людей. Прекрасные дамы соперничали за право на мое внимание… да разве хоть одна из них могла сравниться с той, что пала, защищая нашу дочь?! Я презирал их и ненавидел — и не скрывал этого. Забавно, но менестрели — а эта публика даже в моей ненависти к дамам умудрилась отыскать повод для баллад! — подошли к разгадке почти вплотную. Скрытая мраком прошлого трагическая любовь… хорошо, что им не хватило фантазии для последнего шага. Иначе я не смог бы смеяться, слушая очередной романтический бред. Да, я быстро стал знаменит: оказалось, что люди уважают жестокость и черствость, железную руку и каменное сердце.

Я странствовал по свету в поисках драконов, хотя знал, что мы были последними. Я не верил собственному твердому знанию, не верил очевидному. Мне не хватало неба, ветра, крыльев — не хватало отчаянно. Я жил в помрачении, в постоянном помешательстве. Не пропускал ни одного турнира, ни одной войны. Убивал снова и снова, еще и еще, — но лишь острее становилось мое горе. Я остался последним драконом, и даже смерть всего человеческого рода не смогла бы этого изменить.

А потом я встретил старика, который тоже был последним.

— Я искал тебя, дракон.

— Ты мог бы выбрать другой способ умереть, попроще.

— Не мог. Я должен передать кому-то свою силу. Я выбрал тебя.

— Ты маг?

— Я последний истинный маг. Время чудес ушло навсегда, у меня нет ни соперников, ни учеников. Люди еще верят шарлатанам — и долго будут верить! — но истинные чудеса больше не нужны им.

— И причем тут я?

Старик ежится от моего взгляда, и я доволен этим. Да, я знаю — глаз у меня недобрый, и маг, единственный из людей, это чувствует. Что ж, он никому не расскажет.

— Время магов ушло безвозвратно, — говорит между тем старик. — Но время драконов еще может вернуться. Я хочу, чтобы ты дождался. Я отдам свою силу тебе — вместе с этим желанием. Выживи. Доживи до того дня, когда перестанешь быть последним.

— Что ты несешь, маг? Из ума выжил на старости лет?

— Люди истребили вас — но колесо судьбы повернется, и они же вас возродят. Я последний истинный маг, и я вижу это так же ясно, как глубину твоего горя. Настанет день, когда люди пожалеют об утраченном, пожалеют горько и искренне. И тогда чудеса вернутся в мир, и драконы тоже. Я хочу, чтобы ты увидел тот день. Я хочу, чтобы в тот день ты снова смог взлететь, повелитель неба.

Так что — тот день в самом деле вот-вот настанет?