Сергей Раткевич - Долго и счастливо

В Соане зимы не бывает. То есть бывает, конечно, но ни один олбариец зимой это не назовет. В Соане зимой жарче, чем в Олбарии летом. А уж в середине дня… Только в Фалассе жарче, но Фаласса — вообще отдельный случай, в тамошние пески, говорят, чертей из ада ссылают, ежели кто из них набедокурит. А из всех нормальных стран Соана — самая жаркая. В середине дня здесь никто не работает. И не потому, что соанцы все поголовно лентяи, а потому что жаркое солнце и самого трудолюбивого под крышу загонит. Загонит и до самого вечера обратно не выпустит.

В Соане по утрам и по вечерам трудятся. Встают раньше, ложатся позже, чем в той же Олбарии или, к примеру, Марлеции. А днем здесь зачастую попросту спят. Кому спать неохота, те отправляются в трактир скоротать жару за чашей вина и приятной беседой. Стены соанских трактиров — толстые, зачастую двойные — берегут посетителей от жарких объятий здешнего солнца.

Шарц сидел за столиком в каком-то трактире, где оказался, спасаясь от совершенно оглашенной жары, и, прихлебывая легкое соанское вино, смотрел на собеседника.

"Что ж, вот мы и встретились, коллега. Надо же… никогда бы не подумал, что это случится здесь".

— Так как же закончилась эта история? — полюбопытствовал Шарц.

Его собеседник, седеющий мужчина с остренькой фаласской бородкой, улыбнулся и отхлебнул вина из чаши.

— А она не закончилась, — сказал он. — Как она может закончиться, раз мы все до сих пор живы? И я, и моя жена, и наш первенец, и мой названый сын…

— Не может быть! — ошарашенно выдохнул Шарц. — Я и правда услышал то, что услышал?

— Слушайте, — улыбнулся седеющий фалассец. — Слушайте и не говорите, что не слышали…

— Однако местечко она для себя выбрала. Сюда не то что фонари, сюда луна не заглядывает, — пробурчал человек в зимнем плаще, разглядывая грязную гостиницу, ютящуюся в самых что ни на есть трущобах.

— Как сказали, так и сделаете, учитель? — спросил бывший при нем мальчишка.

— Как сказал, так и сделаю, — усмехнулся тот. — Неужто ты сомневался?

— А если она вас… того… — пролепетал мальчишка. — Она ж — Карающая…

— Тогда ты отомстишь за меня или умрешь героем, — подмигнул человек. — А если честно… тогда ты отправишься в Соану. Таков мой тебе приказ. Не может быть, чтоб мой ученик не сумел в Соане устроиться! Понял меня? В Соану, и никаких глупостей насчет мести!

— И что я буду делать в этой самой Соане? — хмуро поинтересовался мальчишка.

— Жить, — ответил учитель. — И постараться стать счастливым. Это мой последний приказ, если погибну: живи и будь счастлив!

Он вытащил из кармана флакон, смочил тряпицу, мазнул себя по губам, после чего отдал флакон и тряпицу мальчишке и быстро шагнул в дом. Грязная входная дверь противно заскрипела.

Мальчишка тщательно закрыл флакон, спрятал его вместе с тряпицей в карман, вытащил и быстро взвел маленький арбалет, а потом шагнул следом.

Он еще успел увидеть, как за учителем закрылась дверь комнаты, после чего ловко, как белка, взобрался по выступам стены на потолочную балку и притаился там.

Стало тихо.

Омерзительно болела голова. Казалось, боль вознамерилась выйти наружу и посмотреть, что делается вокруг, а любое неосторожное движение ее еще и усиливало. Странный жар подымался по всему телу, и одновременно его сотрясала дрожь, словно под теплым одеялом ни с того ни с сего становилось холодно. Что-то странное происходило в носу и в горле. Глаза жгло так, что из них время от времени текли слезы. В груди хрипело и клокотало.

Карающая фаласского Храма Смерти удрученно вздохнула. Она должна, просто обязана как можно скорей ехать дальше. Все сроки кончаются. Но как ехать, если головы не поднять от подушки? Хорошо, что удалось найти эту гостиницу.

Здесь грязно, зато никто не задает лишних вопросов. Заплатил — живи. Хочешь болеть — твое дело. Умирать — милости просим. Даже закопаем. Правда, без священника, по-тихому, но ты ж святой, разве нет? Раз у нас поселился, значит, святой, тут другие не останавливаются. Так что без священников и церемоний как-нибудь обойдешься. Зачем святому — священник? Господь — он все видит и уж своих завсегда признает. ч

Что ж, Карающей такой подход даже нравился. Умирать она не собирается, а уж если такое и случится, то к своим Господам она направится сама, и местные нечестивые жрецы, поклоняющиеся невесть кому, ей в том не помощники.

Карающая фаласского Храма Смерти вздохнула еще раз — слишком глубоко — и зашлась в отвратительном лающем кашле. Походить хоть немного на нечестивое животное — собаку — было унизительно, а не иметь возможности с этим хоть как-то справиться — унизительно вдвойне.

Когда надежно запертая наружная дверь отворилась, даже не скрипнув, Карающая сперва подумала, что это ей просто снится. А потом вошел… он. Тот самый командир отряда стражи, посланной в Марлецию со специальным заданием. Единственный посмевший посмотреть ей в глаза перед смертью. Он шагнул внутрь и прикрыл за собой дверь. Карающая мигом села на постели, позабыв про головную боль и даже про то, что ее лицо не скрыто от посторонних взоров, а этот мерзавец опять смотрит! Он вошел и закрыл дверь! Но призраки дверьми не пользуются, призраки просто просачиваются сквозь них.

Заплеванный пол тяжко скрипнул под сапогом… Нет, он не может быть мертвым! Он каким-то чудовищным образом противоестественно жив. Он пришел к ней во плоти. Или… это пришла мертвая плоть?

Очередной приступ дурноты и жара накатил на Карающую, где-то в груди таился мерзкий собачий лай, но она заставила себя вскочить. Недаром Карающие проходили строгий отбор, а потом многолетнюю подготовку. Что бы там ни было, как бы омерзительно Карающая себя ни чувствовала — она распрямилась навстречу неведомой опасности, словно дорогой фаласский клинок.

— Откуда ты взялся?! — борясь с подступающим лаем, выдохнула она.

— Оттуда, откуда не возвращаются, — донеслось до нее, и это было по-настоящему страшно. Те, кого она отправляла к своим Господам, всегда достигали назначенной цели. И никогда не возвращались обратно. А этот — вернулся.

"Как он посмел?! И как… как у него это вышло?"

Он не сделал ни шагу, но как-то вдруг весь придвинулся, почти продавливая собой зыбкую, ускользающую из пальцев реальность.

— Для чего ты пришел? — помертвевшими губами спросила она.

Реальность текла волнами жара, реальность осыпалась сухим песком, реальность исчезала с каждой минутой, оплавляясь, словно восковая свеча… Реальность? Не было ничего, кроме тошнотворного верчения пустоты и утомительного жара, затеявшего пляску с ознобным холодом. Не было ничего реального, кроме этого невозможного человека, который стоял совсем близко от нее и молча глядел жаркими страшными глазами.