Майкл Муркок - Город Зверя

— Я полагаю, что да.

— Она скоро найдет себе еще кого-нибудь, — попробовал утешить я ею.

— Ты знаешь, Майкл Кейн, — со вздохом произнес он, — сделать то, что сумел сделать я, стоило мне куда больше, чем кажется. При других обстоятельствах я мог бы со временем полюбить Ору Лис.

— Наверное, ты еще сможешь, когда все это будет окончено.

— А не будет ли тогда слишком поздно? Я вынужден был стать реалистом.

— Возможно, — согласился я.

Он, казалось, сделал усилие, пытаясь выбросить эту мысль из головы.

— Идем, — сказал он. — Мы должны поговорить с Морахи Ваджой. Ему следует узнать твои взгляды на построение развернутого строя солдат с секирами из Сала-Раса.

Если Хул Хаджи был в подавленном настроении, то у меня были самые дурные предчувствия.

Но на самом деле из этого вышло больше, чем мог предвидеть любой из нас.

Происшедшему суждено было изменить весь ход событий и ввергнуть меня в страшные приключения.

Ему было суждено принести многим смерть.

Наступил день большого собрания, а Ора Лис не вернулась, и поисковые партии, отправившиеся за ней, не обнаружили даже ее следов.

Мы все тревожились, но пришлось отвлечься от поисков из-за собрания.

Прибывали гордые килаки и оркилаки. Они пробирались тайком и в одиночку. Дозоры приоза всегда опасались больших групп людей, которые могли представлять угрозу.

Фермеры, купцы, объездчики дахаров — чем бы они обычно ни занимались, они, прежде всего, были воинами. Даже тирания приоза оказалась не в состоянии заставить сельских жителей сложить оружие. И они были вооружены до зубов.

На холмах были расставлены часовые, чтобы следить за дозорами приоза, хотя именно в этот день их и не ожидалось, по этой причине и было намечено собрание.

Там было более сорока мудрецов деревень и городов, все они выглядели в высшей степени заслуживающими доверия, их честность была высечена на их лицах. Как и независимость — независимость такого рода, которая предпочитает сражаться сама по себе и не полагаться на групповые усилия. Они относились ко всему с их обычной подозрительностью, однако несколько изменили свое отношение к собранию, как только вошли в большую комнату, предоставленную для собрания в доме Морахи Ваджи. Они увидели там Хула Хаджи и сказали:

— Он словно вновь оживший старый Брадинак!

И этого оказалось достаточно. Не было никакого преклонения колен или рабского приветствия — они держались прямо. Но теперь в них была одна решимость.

Убедившись, что все уверились в тождественности Хула Хаджи, Морахи Ваджа достал большую карту Мендишара и повесил ее на стене. Он обрисовал нашу стратегию и предложил тактику при соответствующих условиях. Местные лидеры задали вопросы — очень продуманные и по существу, — и мы ответили им. Когда мы не могли сразу ответить конкретно, мы выносили вопросы на обсуждение.

С подобными людьми, подумал я, выступившими против беспечных приоза, захватить и вырвать у Джевара Бару похищенную им власть будет не так уж трудно.

Но чувство беспокойства не покидало меня. Я не мог избавиться от него. Я постоянно был настороже, опасливо оглядываясь вокруг, положив руки на меч.

В зал принесли обед, и мы поели, беседуя, потому что нельзя было терять времени.

В полдень общий разговор был окончен и обсуждались детали, как лучше всего использовать небольшие группы людей с боевым опытом, как использовать отдельных людей — местных чемпионов по метанию копий и так далее.

К вечеру большинство из нас было уверено, что в день нападения — через три дня — мы победим!

Но мы так и не произвели этого нападения.

Вместо этого на закате они напали на нас.

Они обрушились на деревню со всех сторон, они безнадежно превосходили нас в численности и вооружении.

Они пошли в атаку верхом на дахарах, сверкая доспехами в умирающем свете солнца — с развевающимися плюмажами, с блестевшими копьями, щитами, мечами, булавами и топорами.

Шум был ужасающий, его дополнял вой кровожадных людей, наслаждавшихся предвкушением стереть с лица земли деревню, мужчин, женщин и детей.

Это был крик росомахи, добравшейся до горла человека. Это был крик, предназначенный вселить ужас в сердца женщин и детей. Он вселил страх и в сердца храбрых мужчин. Это был крик безжалостный, злорадный и победоносный.

Это был крик человека-охотника на человека-дичь.

Мы увидели их скачущими по улицам и разящими все, что передвигалось. Жестокое веселье было на их лицах, оно не поддается описанию. Я видел, как погибла женщина, прижимающая к себе ребенка. Ее голова была отрублена, а ребенок был насажен на пику. Я увидел мужчину, пытавшегося защититься от четырех всадников и павшего с воплем ярости и ненависти.

Это был кошмар.

Как это случилось? Было ясно, что нас предали. Это были приоза, вне всякого сомнений.

Мы выступили на улицы, стоя плечом к плечу, и встретили налетевших на нас диких всадников.

Это был конец всему. С нашей смертью народ останется без лидеров. Даже если некоторые спасутся, их будет недостаточно для того, чтобы поднять восстание сколь-нибудь приличных масштабов.

Кто же нас предал?

Я не мог понять этого. Конечно же, один из этих деревенских вождей, людей гордых и честных, даже сейчас гибнувших в атаке приоза.

Пока мы сражались, наступила ночь — но не было темноты, потому что поле битвы освещали подожженные дома.

Если у меня и были сомнения, что Хул Хаджи преувеличил жестокость тирана и его избранных сторонников, то они быстро рассеялись. Никогда я не видел такого садизма, демонстрируемого одной частью расы по отношению к другой.

Память об этом все еще в глубине моей души. Никогда я не забуду той ужасной ночи — хотя хотел бы забыть.

Мы сражались, пока не устали. Один за другим храбрецы Мендишара пали в лужи собственной крови, но не раньше, чем убив многих отлично экипированных приоза!

Я встречал сталь сталью. Мои движения стали почти механическими — оборона и атака, блокировать выпад или удар, отразить его, нацелить собственный выпад или удар. Я чувствовал себя машиной. События выбили из меня на время всякие другие чувства.

Только позже, когда немногие из нас остались в живых, я осознал, что Хул Хаджи и Морахи Ваджа, стоявшие слева от меня, ведут громкий разговор.

Морахи Ваджа убеждал моего друга бежать. Но Хул Хаджи отказывался спасаться бегством.

— Ты должен спастись — это твой долг!

— Долг! Мой долг сражаться вместе с моим народом!

— Твой долг — это снова отправиться в изгнание. Ты — наша единственная надежда. Если тебя сегодня убьют или возьмут в плен — погибло все наше дело. Спасайся, и другие придут, чтобы занять место погибших сегодня.