О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Ах, если бы у меня с собой был мой любимый лук… и перчатки… Я бы тебе, любезный Солнышко, показала, как надо стрелять! Я бы тебе отомстила за свое поражение, и с лихвой!

— Но Амира… Ты поразила ножами все обозначенные цели и сделала это… ну… можно сказать — ничем не хуже меня. Один раз ты просто сморгнула не вовремя, так что справедливым будет признать ничью…

— Я не признаю ничьих. Ты победил и сделал это по праву… сильного… — Девушка попыталась присесть в изящном поклоне, вдруг расхохоталась и запрыгала на одной ножке, совершенно не обращая внимания на то, что серебряная шпора на ее сапожке оставляет царапины на древнем дубовом паркете. — Ах, если бы я победила — я бы потребовала выкуп за победу: вазочку с вишневым вареньем… А почему у тебя такое зловещее прозвище — Солнышко?

— Эй! Нуса, ты где, соня? Варенья сюда! Шесть ваз!.. Сейчас принесут. Почему это — зловещее?

— Ну, а какое же?

Хоггроги задумался.

— Нет, я так не считаю. Если бы Солнце — тогда да. А солнышко — это просто природное явление, которое не сжигает, не иссушает, не ослепляет, но светит и греет. И я уверен… мне все до единого жрецы одинаково объясняли, что Солнце — да, действительно враг нашей Матушке-Земле, но никак не солнышко! Мне это прозвище сама государыня пожаловала, и я им горжусь. Наша государыня-императрица.

— Да, я понимаю, о ком ты. Ладно, может быть и не зловещее, — легко согласилась Амира, — я, если честно, не сильна во всех этих поповских ученостях. Но вареньем полакомлюсь с преогромным удовольствием. У нас такого не умеют делать…

Сколько раз… сколько десятков, даже сотен раз вспоминал этот день Хоггроги!.. Вспоминал во всех подробностях, сцену за сценой, мгновение за мгновением… Ничто не могло омрачить ему безумное хмельное счастье того летнего дня, ни внезапный дождь, очень, очень уж невовремя загнавший их из сада в замок, ни сотни любопытных глаз и ушей со всех сторон… Матушка то и дело, под самыми разными предлогами, осчастливливала их своим присутствием… Грех сердиться на матушку, он и не сердился, но при ней всегда это гомонящее и причитающее стадо, ее свита…

Они и на пиру сидели бок о бок, жаль только, что пир был вежливым, обрядным, а не настоящим, когда всем весело и разгульно и никому нет до тебя никакого дела… кроме горстки верных, приставленных к тебе слуг… умеющих молчать и не видеть…

Их отцы не договорились ни о чем, просто прилюдно, вслух, порадовались знакомству — и все.

Хоггроги стоял в углу «тронного» зала, полуспрятанный за толстенной каменной колонной и смотрел на церемонию прощания. И вот уже в самом конце, на выходе, Амира чуть приотстала от своих и состроила в воздухе взмах обеими ладошками, улыбнулась — Хоггроги почудилось, что грустна ее улыбка — и убежала. От ее взмаха кусочек пространства затрепетал и поплыл, поплыл? в сторону Хоггроги… остановился на уровне его глаз и воплотился в цветок! Хоггроги неплохо знал растения, произрастающие в их краях: нет, этот цветок ему незнаком. Нежно-фиолетовый, на тончайшем стебельке, пять лепестков… Таких цветов не бывает… Это — ему! От нее! Пальцам немного щекотно… Это она! Он даже пахнет!

— Неплохо сделано.

Хоггроги вздрогнул и обернулся: да, отец умел исчезать незаметно и появляться внезапно!

— У меня… он…

— Я видел. Красиво, ароматно, да только таких цветов не бывает. Сия девчонка вся в папу: умеет колдовать, умеет обаять. Если ты убережешь его от влаги и тьмы, он сохранится дольше, может быть, до завтра продержится… Поеду, провожу их немного.

— А…

— А ты останешься в Гнезде, за старшего.

Ведди Малый развернулся и ушел… На этот раз с обычным шумом, сотканным из мощных вдохов и выдохов, шуршания одежды, позвякивания разнообразного смертоносного металла, грузного стука сапог, шелеста челядинских шепотков. Ушел и не заметил, что сын его остался весь во власти колдовства, и не того невинного, которое породил неземной красоты дар-цветок, но во власти иного, самого сильного, самого лютого колдовства, самого пагубного и прелест?ного для человека, из всех существующих в подлунном мире. А может, и заметил, но не захотел придавать этому значения…

— Доклад твой принял. Поручаю тебе охрану Гнезда и окрестностей, сразу же после завтрака и приступай. Или тебе еще поспать надо? Хочешь — поспи.

Но молодой сенешаль много лет провел возле своего повелителя, был он ему и пажом и оруженосцем, и другом, и советчиком, и громоотводом… Добротой повелителя надо пользоваться в меру, в очень скромную меру.

— Нет, ваша светлость, какой тут сон к полудню? Дел — до ночи не управиться. Вот ветчины ломтешник я бы еще навернул, вкусная!

— Конечно, этого добра у нас вволю, хвала нашей Нусе, до самой осени хватит. Нуса, еще нам с рыцарем ветчинки. Лери! Керси! Оги! Полный сбор войскам!.. Все, Рокари. Завтракай, перенимай дела, а я пойду, проведаю Тури, да переоденусь…

Войско маркиза выступило из ворот замка в поход, как это и положено: впереди маркиз, а за ним уже трубачи, знаменосцы, телохранители, герольды, пажи, полковники, тысячники… Вся же армия ждала его в поле перед замком, постепенно разматываясь, вослед маркизу, в ровные стройные колонны.

Но, пройдя таким образом три или четыре долгих локтя, войско перестроилось на военный лад, впустило в центр главнокомандующего, окру?жив его надежной защитой и людьми, умеющими быстро понимать приказы, способными быстро претворять их в жизнь, выпустило во все стороны щупальца дозоров… Объявив полный сбор, Хоггроги взял с собою только четыре полка, другие же, оставаясь в тылу, всегда должны помнить и знать: самое важное в службе — полная боевая готовность. На этот раз все были расторопны и толковы, любой полк выбирай без колебаний, а бывало ведь и так, изредка, правда, что за лень и глупость воины маркиза платили головой, тут же, прямо перед строем: простые ратники, десятские, сотники… Случалось и повыше их соколам спознаться с войсковым палачом, ибо маркизы не любили шутить и прощать в военное время… а мирного почти и не ведали…

К Старым Бродам полки подоспели вовремя, втянулись в северные городские ворота тихим дымком: войсковая разведка загодя обеспечила сохранность тайных передвижений, были выслежены, сняты с точек обзора и казнены четверо лазутчиков-сурогов, похоже, что все четверо, других не было, если не соврали перед смертью.

Городок оказался битком набит ратниками, но сурожеским отрядам, вскорости после этого подступившим вплотную к городским стенам с юга, этого было не видно.

Все всё знали по обеим сторонам войны, всем всё было ясно с самого начала и далеко наперед: суроги не будут присылать переговорщиков к городским властям, не будут запугивать или вымогать выкуп, а когда захватят город — о пощаде их можно не просить, все равно не дадут: кто сам спасется, в надежных укрытиях, или быстрым бегом, тому повезло, остальные — пожалуйте в мир богов. И сами суроги не надеялись, что городские ворота перед ними распахнутся, знали они также, что далеко не всем из них суждено полакомиться плодами грядущей победы… Если она вообще их ждет: защита в городе сильная, там засел тройной заградительный отряд, это помимо городской стражи…