О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Пусть идет, здесь его никто не боится, ни я, ни Барон, ни Черный — вон они сидят, кстати, каждый со своими ребятами.

— Не сомневаюсь, что не боитесь. Но вот-вот могут нагрянуть гости и поугрюмее. Они слегка даже опережают Пушка.

— Стражи, что ли?

— Нет, посторонние. Все пешие, без магов и жрецов.

— Ну и чихать тогда на них, если они не стражи. Ты лучше вот что скажи, Зиэль… Слышишь, нет?

— Да, Куса, я внимательно тебя слушаю?

— Ты, хоть и воин черная рубашка, а парень приятный и в корень свой. Мы тут собрались пошарить слегка в окрестностях одного замка, а после того — верные люди наводку сообщили — тряхнуть один караванчик, то ли посольский, то ли купеческий, веселый такой, с большим количеством баб… Дело плевое, но крепкие и умелые всегда нам надобны. Присоединишься? Легкий дуван получится, вдобавок и жирный.

— Нет, как раз сегодня мне с вами не по пути. — Зиэль отхлебнул из объемистого кубка и замер на миг, словно запнулся, подыскивая слова помягче и подобрее. — Не сердись, дружище Куса, но я, в отличие от вас, тебя и твоего отребья, человек образованный, честный и умеренный, на разбой пускаюсь только в случае крайней нужды, если, скажем, выпить не на что, или рубашка обтрепалась… Понял ли ты меня?

Шея у Кусы, из под кольчуги и до самых ушей, побагровела, зловеще хрустнула туда-сюда, сам он набычился и даже засопел, разгораясь. Но, поймав внимательный взгляд Зиэля — ему вдруг явно вспомнилось нечто такое… с Зиэлем связанное… — мгновенно утих и отступил без единого ответного слова.

— Что, ваша милость, — обеспокоенный трактирщик перегнулся через стойку и, переборов страх перед бородатым воином, поглядел ему в глаза, — правда Пушок идет?

— Правда. У тебя, кстати, защиты вокруг кабака никакой. Это беспечность.

— Так ведь… есть защита, пресветлый господин Зиэль! Отец Тарпагу прошлою весною накладывал собственноручно!

— Угу, видел я ту защиту в действии, собственными глазами. Крысу разве что остановит, но и то не наверное, ибо иссякла. Народу ведь к тебе целые полчища ходят, так что обновлять почаще бы надобно. Да только вовсе не в прохудившейся защите и не в Пушке тебе будет головная боль сегодня. Если есть что особо ценное — попрячь: мебели много нынче наломают.

— Все понял… все по… Зуда! Зуда, мухой сюда! Нет! Беги к колодцам, прикрой оба! Набросают мертвяков — от нафов потом не отцепиться будет! Бегом, но тихо. И сразу в подпол сама. И всех наших туда гони, гони, гони… только тихо… гостей не тревожа…

Сквозь грохоты и переливы буйного кабацкого разгулья, Зиэль первый услыхал приближающийся шум от большого числа вооруженных людей, и почти сразу же вслед за ним — услышал трактирщик Горуль, как бы между прочим вооружившийся громадным тесаком для рубки мяса.

Двери криво распахнулись после оглушительного удара и с печальным треском повалились на пол, выложенный серыми каменными плитами. Плиты эти были предметом гордости и тщеславия Горуля, ибо в редком провинциальном трактире шли на такие ненужные, в общем-то, расходы — почти всюду, за исключением столичных постоялых дворов, полы были земляные. Справедливости ради следует отметить, что пол, обильно выщербленный за долгие годы своей службы разным хозяевам, имел довольно жалкий вид, нуждался в починке и замене… А тут еще и оконная рама со слюдяными оконцами выпрыгнула вдруг из гнезда, внутрь кабака, и тоже разбилась об пол. Музыка оборвалась, через несколько мгновений утихли и танцующие. Утихли и дружно повернули головы к дверному проему.

В зал медленно и зловеще вступили вооруженные люди, с десяток их было, окружающих одного, рослого и широкоплечего, одетого в латы.

— Эй! Тихо всем, сволота! Я это… я граф Великого Корабельного княжества его сиятельство Казарь, главнокомандующий войсками его высочества князя Манана! Короче говоря, бабы все налево перешли, в единую кучу, вон туда!.. А остальным снять с себя вещи, деньги, оружие и украшения и вот сюда, в единый дуван сложить. И живо!!! Кто посмеет пикнуть… — слышишь, Сухарь? — так тому мой сотник Сухарь глотку сразу же… — Главнокомандующий войсками Великого Корабельного Княжества Казарь грянулся на каменный пол, так и не договорив последнего в своей жизни слова: Зиэль уже стоявший тут же, неподалеку, мгновенно подсчитал и даже присвистнул от веселого изумления: в левой глазнице Казаря нож, да в правой кинжал (кто-то, видать, спьяну не поскупился), а в разорванном рту аж четыре швыряльных ножа уместилось. И один из четырех — явно женский, судя по бирюзовому сердечку на «хвосте»! Также с дюжину швыряльных ножей осыпалось рядом, бесполезно тюкнув в прочные графские латы. Эх… Тупоголовому Казарю сначала бы озаботиться отсутствием на месте всех троих разведчиков, да самому остановиться в сотне шагов от трактира, послав вперед десяток-другой бойцов для догляда и ощупа… Нет, решил, видимо, что и сам с усами, что аппетит и жажда превыше осторожности. Личная охрана «его сиятельства» стояла тесно, вплотную к нему, видимо рассчитывая на то, что у них будет время развернуться, если случится какая-нибудь короткая заварушка с этим трусливым пьяным сбродом, но сей возможности им так никто и не дал: половина из них упала замертво под градом швыряльных ножей, оставшуюся половину тупо и быстро, как скот на бойне, зарубили случившиеся рядом жрец богини Оббум Тарпагу и некий Конопатый: отец Тарпагу дважды ударил мечом, а Конопатый за те же мгновения трижды успел, причем обычной секирой, но оно и понятно, что у Конопатого быстрее получилось, ибо Тарпагу ко времени развернувшихся событий был уже мертвецки пьян — какая уж тут, к нафам, боевая сноровка? Хотя… какие-то остатки разумения, видимо, еще сохранились в святом отце:

— Боги ненастные! Мертвечины-то навалили — не пройти. Убрать, убрать!.. — Не слушаются язык и губы отца Тарпагу, не вяжет он лыка, но жрец все равно пытается распоряжаться неизвестно кем, вполне возможно, что зелеными демонами, что по-хозяйски пляшут у него по глазам в лохматой башке. Вдруг Тарпагу наклонился, уцепил неверною шуйцей правый сапог покойного Казаря, десницу возложил на левый сапог, выпрямился и поволок мертвеца к окну, вывороченной мордой по корявым плитам, оставляя на полу кривую широкую кровавую полосу.

— Э, э, святой оте… кинжал! Кинжал-то, ну!.. погоди… Куда ж ты его, пьяный дурак? — В толпе и ахнуть не успели — размахнулся отец Тарпагу и за ноги вышвырнул тяжеленное тело в высаженное снаружи окно, вместе с латами, чужим дорогим кинжалом и швыряльными ножами в размозженной голове. Оттуда, сопровождаемые яростным человеческим воем, вразброд полетели стрелы, одна из которых угодила Тарпагу в плечо, вскользь, правда, пропоров хламиду и кожу неглубоко.