О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Помру — перерешишь по-своему. Если, понятное дело, не передумаешь к тому времени. А пока — сей свиточек налево… во-от, молодец. А вот этот — направо. Видишь, даже Пеля считает, что наместника Вельси казнить пока рано. Пусть он дальнейшею службою своей либо опровергнет поднятые на него наветы, либо поглубже увязнет в собственных проступках. Имущества у него вполне хватит, чтобы, в итоге, уравновесить с его помощью воровской ущерб, нанесенный казне. Людей, наказанных им понапрасну, уже не вернешь, это так, но — тем более не следует и с ним самим торопиться. Не вздыхай, трудись. Вот-вот нам принесут легонький полдничек, расслабимся — и сможешь задать мне вопросы, ибо отработали мы с тобою славно, я в добром настроении.

Все эти слова Его Величество высказал не ранее, чем отослал из кабинета канцлера и слуг.

Домовой Пеля томился на серебряной цепи и, конечно же, ничего не считал, не думал по поводу людишкиных дел. Он, своим дремучим полуразумом, хотел только трех вещей: растерзать ненавистных человечишек, умереть самому и — самое заветное! — оборвать цепь и ошейник, хлебнуть напоследок хотя бы один глоток свободы. К принцу Тогугари он постепенно притерпелся, и уже не плевал исподтишка, не швырял в него мерзопакостными заклятьями, но принц твердо решил про себя: раздавит мелкую гадину в первый же день своего правления. А пока — даже забавно смотреть, как тот выплясывает и выпрашивает подачки.

— Это у тебя против яда? Караульный камешек?

Токугари вслед за отцом посмотрел на безымянный палец левой руки.

— Да, отец. Но, скорее, это всё же украшение. Неплохой смарагд.

— Вот-вот. Не надейся на заклятья да камушки, надейся только на себя, да на разум свой, на умение распознавать людей и яды, в них содержащиеся, с тем, чтобы правильно смешивать их. Одна ошибка — и целебный эликсир становится ядом, соратники обузой, слуги заговорщиками, а паче того — бездельниками! Цыц, Пеля! Тот же и Пеля, обрати внимание. Он очень хорошо чувствует мое настроение и очень любит, когда я бешусь. А за мною этот грешок имеется, я ведь знаю…

Токугари не посмел кивнуть в знак согласия, но — что есть, то есть — всему двору сей грешок превосходно и предметно известен. У принца даже бока зачесались от воспоминаний.

— Да, знаю за собой… Но гневливость моя подчас пробуждается и захватывает мой разум незаметно для меня, а тут — Пеля! Он сразу пищит, прыгает, гнева моего просит! Ему тоже от сего гнева перепадает по сопатке, но, похоже, радость от наблюдаемого искупает для него тяжесть побоев, доставшихся на его долю. Ему искупает, а мне — увы, нет. Что там с садом, кстати говоря? Задобрить мою государыню я задобрил, матушка у тебя — чистое золото высшей пробы, Токи, всегда о ней заботься… Потом, потом доложишь по саду, не сегодня, завтра… А то и в другой день, лишь бы там довольны остались. Я остановился на?..

— Пеля чувствует настроения Вашего Величества.

— Угу. И как только мой Пеля начинает скакать и радоваться — я понимаю: подступает. И не всегда, но довольно часто, удается умять ненужный гнев мой обратно в мешочек, сердцем именуемый. Так что и Пеля может приносить сугубую пользу, если распорядиться им правильно. Как тебе ящерки?

— Превосходны, как всегда. Показались суховаты, но как раз таких мне и хотелось сегодня, чтобы постные и зубам сопротивлялись. Отец…

— Да, я слушаю?

— Есть ли какие-нибудь особые правила — в государственной вестовой службе против домашней — которые следует знать, и которых я не ведаю?

— Ха… ну ты и вопрос задал. Я же не вполне представляю, что именно ты знаешь и чего не знаешь… Или ты интересуешься государственными секретами управления?

Токугари раздвинул губы в придворной улыбке, чтобы легче было схитрить и отступить от щекотливой темы, но вдруг решился:

— Именно. Ответственность — это ответственность, и лучше бы к тяжести ее примеряться заранее, чтобы не надорваться в самое невовремя.

Император собрал со стола мелкий съедобный мусор, щепотью в ладонь, крошку за крошкой, и ссыпал в опустевший кувшин. Принц терпеливо ждал.

— Хорошо. Для начала отвечу одним словом, если этого покажется тебе недостаточным — разверну еще. Надежность. Ну, что? Мало? И доверие. То есть, двумя словами: надежность и доверие. Что скажешь?

— Отец… Гм, государь, мне кажется, что я понимаю, о чем вы изволите говорить. Та обыденная надежность, вполне приемлемая для сообщений из домашнего замка, либо с полей, где собирается урожай, либо от главного егеря когда он шлет гонца о том, что зверь уже высле…

— Да, да. Учись высказывать свои мысли кратче. Всей этой обыденной надежности в государственной службе сообщений недостаточно. Даже я бы сказал: совершенно недостаточно. У государственной надежности несколько граней, которые я не считал, но все до одной прочувствовал руками, сердцем и задницей. Рассмотрим некоторые из них. Вот я — государь-император всея Океании. Нет в пределах Империи воли выше моей… кроме воли богов разумеется, но они редко лезут в обыденность, доверяют мне, а скорее — ленятся…

Токугари с привычным благочестием дернул ладонью, в ответ на отцовские святотатства, но тот даже и не подумал оправдываться.

— Для удобства будем считать — доверяют. Чтобы чем-то там управлять — нужно знать предмет, понимать — чем ты управляешь и как оно выглядит, из чего сделано, что может, чего не может, сколько жрет ежедневно и так далее. Государство наше велико, оно огромно. Чтобы обычному путнику пересечь его с запада на восток — потребны даже не дни, а недели, месяцы. Чтобы со всех сторон обойти его по рубежам — потребуются долгие месяцы, а то и годы. Но у меня нет на это ни сил, ни времени, и у тебя не будет. А главное — и необходимости в этом нет, ибо подданные государя — суть глаза и уши его, если государь умен и умел в обращении с нижерожденными и нижестоящими. Вот она — первая надежность: правильно выбирать и неустанно заботиться, чтобы верными и чуткими были глаза и уши эти, чтобы все улавливали и ничего не искажали. Но человек — всегда человек, из плоти и ошибок соткан, поэтому — удвой эту надежность, утрой ее: пусть по одному необходимому предмету будут у тебя несколько точек обзора, несколько мнений разных людей… А уж от тебя будет зависеть — как сложить их в собственное, единственно верное мнение.

— Отец…

— Ты меня перебиваешь! Я так с мысли сойду!

— Прошу прощения, государь! Я… можно я буду записывать? Я просто боюсь упустить важное.

Император покосился на беснующегося домового и взял себя в руки.

— Нет. Потом запишешь. Если надо — я тебе сто раз все повторю, но пока ты должен уловить и выстроить внутри своего разума общую картину, так сказать, общий чертеж, без подробностей. Хорошо?