О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

Лин послушно осмотрел, ощупал пайзу, простым и магическим зрением — не ниже чем у самого Когори Тумару!

— Ура! Приказывайте, сударь Снег!

— То-то же. Ишь, как он сразу повеселел! Я-то, в простоте душевной, надеялся, что ради старого друга он отринет приказ и присягу… Впрочем, шучу. И даже в этом случае не волнуйся, не задержу. Взварчику? Свеженький?

Лин был настолько огорошен и восхищен внезапной встречей, что и не подумал отказываться от кошмарной кислятины, которая всегда была так по душе наставнику.

— То есть, с удовольствием!

— Держи кружку. Тебе от Мотоны поклоны и поцелуи среди водопада слез. Я слышал — ты женился? И даже счастливо?

— О, да!..

Солнце не успело подняться в зенит, как друзьям пришло время расставиться…

— Снег, но ведь мы еще увидимся?

— Ты хитрый малый, дорогой Лин. Может — да, может — нет, это как Морево себя проявит. Ты думаешь — я провижу будущее и сей миг намеками выдам его тебе? Нет, о нём я не знаю ничего, кроме того, что оно настанет. Где этот чешуйчатый негодяй, полный слюней и коварства? И Чернику обязательно почешем, да Черника?

Лин и Снег обнялись на прощание — оба худощавые, стройные, широкоплечие, настоящие воины, рыцари, однако, один из них совсем еще юнец, а другой совсем уже старик.

— Скачи, не оглядываясь, понял? Вперед!

— «Вперед»! Эти людишки только и знают, что торопить, торопиться и поторапливаться… Но чуть жареным припахнет по-настоящему, или, хотя бы, старостью — только и слышишь хныканья о том, чтобы все вернуть вспять и остановить… А, Санги?

Волглая земля не давала пыли, осенний воздух стоял прозрачен, позволяя видеть синеву неба чуть не до самого окоема, да только вот сам окоем был переменчив, на клочки изрезан складками местности, чахлым пучковым кустарником меж валунов… Докари Та-Микол скрылся за пологими холмами, поэтому, даже при сильном желании, не мог бы подсмотреть и увидеть, как расплылись очертания каменного истукана, сидящего у перепутья, и вместо пузатого клыкастого весельчака, изображающего непонятно какого бога, перед Санги Бо предстал рослый и мощный мужчина, с черною бородой едва не по грудь, в черной рубашке под темно-зеленым камзолом, За спиною у него наискось висел двуручный меч — сразу видно, что непрост меч, древней и весьма искусной ковки, по крестцу застегнут широкий кожаный пояс, кроме секиры на поясе кинжал и швыряльные ножи… вроде бы и кнут… Лихой воин, черная рубашка, но — не рыцарь, а, между тем, с самим Санги Бо на ты, да еще чуть ли не свысока…

— Ну, так зачем и дело стало? И остановил бы? Зиэль, признайся, хотя бы раз в жизни правду скажи: сам ведь все затеял?

— Да нет же, Санги, клянусь бородой Уманы! Я здесь не при чем!

— Уманы? Что-то я не припомню у нее бороды, хотя она и всемогущая богиня.

— Это я в шутку так сказал. Нет, Санги, не моя затея. Более того: я ведь, было, собирался с вами поучаствовать, так ведь?

— И что?

— А то, что я переиначил свои намерения. Мы еще с тобой посидим, поболтаем, да и распрощаемся: ты на запад потрюхаешь, к своему предназначению, а я — на восток вернусь. Там буду рубежи стеречь… так, что-то, по-настоящему размяться восхотелось… Там хоть и не главное направление, но… Предупреждая твой вопрос: подробнее не расскажу, ясность не внесу. Честно сказать, я сам нахожусь в некоторой растерянности, ибо события сии не вполне укладываются в мой понятийный ряд. В общем и целом, я догадываюсь, что к чему, а непосредственно, именно по данному… Впрочем, тебе должны быть неинтересны мои досужие домыслы, прости, дорогой Снег, что занимаю чепухой твое время и твои мысли…

— Угу, кто бы сомневался. Всё как всегда: недоварено и недосолено, и на полпути пролито. Кушайте, дорогие гости. Хорошо, не лезу в твои замыслы, но тогда — продолжим о важном. Лин, своим неожиданным появлением, прервал некие высокоученые рассуждения насчет…

— … насчет твоего трактата о преемственности в начертании геральдических смыслов. Да, охотно продолжу и завершу. Итак, мы, взяв за основу два герба: герб имперской столицы Океании и герб императорского Дома, попытались обосновать «неслучайность» нарушенных законов начертания в гербе маркизов Короны, дескать, золото по серебру — это, якобы, не оплошность, но нарочитый умысел государя Усаги Смелого…

— Именно, любезнейший и многомудрый Зиэль! Именно! Не якобы — а тонкий геральдический замысел, расчет, заключающийся в изобразительном сопряжении на веки вечные вассальной верности и монаршего благоволения! В основе замысла и расчета лежат два святейших геральдических исключения: Герб Океании — серебряная четырехлучевая звезда в золотом поле, герб императоров — восьмилучевая золотая звезда в серебряном поле; стало быть, императоры, Усаги Смелый, а вслед за ним и Рабари Первый, отягчая златыми коронами серебряную главу на щите у награжденных маркизов, сознательно шли на кажущееся нарушение…

— Демоны тебя раздери, Санги! Я ведь лично помню, как это случилось! Усаги был пьян в тот день, да будь и трезвый — он не то что в геральдике, он грамоты толком не знал!

— И Его Величество Рабари — тоже был пьян и неграмотен, да?

— Нет, ты меня не путай. Рабари был и учен, и трезв, но у него голова от превеликих забот шла кругом в эти его первые дни правления, вот он и брякнул, не подумав. И то утро я весьма неплохо помню, с самого близкого расстояния. А потом уже Рабари постеснялся отменять принятое решение, как бы спрятал свою оплошность за предыдущую. Вот как дело было, Снег, дружище. Единственная туга, что никто, кроме меня, подтвердить сию истину не может.

— Погоди… А храмовые свитки, свитки Дворца? Уверен, если все их тщательно изучить, все до единого, то наверняка где-нибудь…

— Нигде, я проверял. Ни одного свидетельства, ни устного, ни письменного от древних тех объяснений не осталось.

— Ну, а раз так, если никто подтвердить не может, ни устно, ни письменно, то истиною, бесспорною, причем, будут служить мои рассуждения, для потомства в свитке запечатленные.

Санги Бо засмеялся, до икоты довольный, что ему удалось утереть нос самому Зиэлю, ибо сие — почти невозможное достижение для смертного.

Ухмыльнулся и Зиэль, которому показалось забавным столь ясное и наглядное подтверждение его собственных мыслей об относительности истин людских.

— Да подавись ты, и рассуждениями, и свитками, и самою истиной. А ну как через денек-другой не останется на Земле человеческого потомства, годного к воспроизведению? И жди тогда, покамест цуцыри читать научатся! А, Санги?

Санги Бо вместо ответа развел руками и подлил себе из котелка в кубок бурлящую розоватую жидкость.

— Что молчишь? Кстати, как считаешь: правильно я сделал, что не показался Лину? Мне, признаться, было завидно смотреть на вашу взаимную радость. Я ведь ему тоже не чужой!