О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Ну… Хвак. А чего?

— Пресветлый господин Хвак! Полукругель, два больших медяка, медяк… и полумедяк, и еще один — вся сдача до пылинки! А уж сапоги выйдут — не сомневайся: год камни топчи — не сносишь!

Странно и тревожно Хваку видеть переменчивость этого сапожного скорняка: то он так обращается, то этак. Совсем, как подлая Хавроша! Небось, затеял что-то против него! Точно! Вон — и кувшин с водой предложил. Ясен день! Но пить и впрямь хочется, а сапожник — хлипких статей и один сидит, без сообщников. Хвак крепко решил про себя: быть начеку, попить необходимую малость, ни в коем случае не спать, а на этого самого Шмеля поглядывать бдительно, чтобы не тово… Как только он почует, что сей Шмель по Хаврошиной тропинке пошел, то сразу его… И бежать со всех ног. Эх, в деревне жизнь была куда как мягче и спокойнее!

Семь потов предсмертного ужаса сошло с бедного сапожника, прежде чем стачал он этому страшенному бродяге обещанные сапоги. И терпит ведь земля этаких разбойников: им — что убить, что воды попить. Неспроста он взбесился, когда с него плату вперед взяли… Ну а теперь-то уж что лютовать: Тулка с кругелем убежала, а если лавку с верстаком грабить — да тут и взять нечего, на малый медяк не наберется. И все равно — томительно! Вот же — прислали боги заказчика! Что там Тулка — уснула, что ли?

Тем временем, на радость сапожнику Шмелю и по навету обеспокоенной Тулки, сунул свой нос в мастерскую местный страж, по прозвищу Орех, поздоровался со Шмелем, бдительно обозрел незнакомого посетителя… Шапка есть, без ошейника, без следов ошейника, голодранец, ноги в пыли, розыскных примет на нем не видно… Зряшная тревога, все здесь по-доброму — эвон какой тюфтяй!.

— А чегой-то ты цепью-то подпоясан, мил-человек? Али кушак да пояс бокам жестковаты кажутся?

Хвака сей вопрос врасплох застал, он стражу кивнул, а как ответить, чтобы правильно было, не знает… Одно хорошо: коли страж здесь — не обманут его, не окрутят порошками да заклятьями.

— Или ты странствующий подвижник, грехи замаливаешь?

И опять Хвак молча кивнул, нужных слов не найдя в ответ. Ох, невежливо со старшими эдак-то…

— Ну-ну. И за нас грешных помолись, не забудь. Это… слышь, Шмелище, зайду завтра, подметка одна в пух и в прах растрепалась, подновишь?

— Да обе подновлю, хоть сегодня, сударь ты мой высокий, светлость ты моя Ореховая! — возликовал сапожник, уразумев, что миновала гроза и теперь он под надежной защитой! И подметки он подновит, и винца Ореху поднесет, и сам приложится, и вместе песни попоют… Ох, хороша жизнь. А этот — тоже — ишь, как в глазенках огонь-то поугас, теперь, небось, не ограбит… — То есть, подкую так, что обпляшешься!

— Я те дам — светлость! Светлости на конях да в каретах, да по замкам, на бархатных скатерках сахаром хрустят, а мы люди простые… Ладно, пойду… Крикнешь, если что.

— Ну, вот и готово, господин Хвак. Меряй, да и того… пора мне лавку закрывать, да по делу кое-куда сходить. А притопни, не стесняйся, пол каменный — что ему сделается?

Притопнул Хвак, сперва осторожно, потом смелее… правым сапогом, левым…

— Ну, что?

— Угу, хорошо. Навроде как мизинцам тесновато, поджимает их…

— Так обомнутся, первую надевку всегда так! И это… Ты бы ноги прополоснул, не то грязь… пыль кожу разъест, волдыри появятся. А разбогатеешь — на портянки раскошелься. Ты думаешь — что, дворяне да купцы с жиру бесятся, коли портянки носят? Нет, господин мой Хвак, это они от ума и с расчету: ногам в портянках удобнее, радостнее. А то — купишь? У меня как раз есть запасец, четыре погонных локтя, ткань — чистый лен, для весны и лета — самое что надо. Сейчас пополам раздерну — ровно две портянки выйдет? А? Я мигом…

— Погоди. — Нахмурился Хвак, глядя в ладонь, на медь с серебром, что от покупки сапог осталась… С одной стороны жалко ему на такую дурь с деньгами расставаться, а с другой стороны… праздник — так праздник!.. — Дороги ли портянки твои?

— Дак… это… полумедяк. Во что обошлось, за то и отдаю, от сердца ведь, не для наживы!

— За обе портянки полумедяк? Или за каждую?..

Уж как хотелось осмелевшему сапожнику сказать сему увальню: «за каждую»! Лихие да бродяжные люди ведь цены деньгам и добру не знают, все одно спускают без толку… Заплатил бы. Но вспомнил Шмель бешенство во взгляде Хваковом и опять обмер, уже по памяти… Пусть подавится, ибо и за сию сегодняшнюю прибыль хвала всем богам. А главное счастье — что жив и невредим остался.

— За обе, мил-друг Хвак, за обе, мы ведь люди хотя и бедные, а до последнего гвоздика честные! Берешь?

— Гм… ну… тогда… — Хвак выковырнул из кучки полумедяк — его-то он знал — и со вздохом протянул сапожнику. — Тогда я в корыте, что во дворе, ноги сначала сполосну, да тогда и надену портянки. Утром в ручье омывался, аж замерз, да пыль дорожная — она ведь от тела не отвяжется, заново пристала. Подождешь малость?

— Подожду, конечно подожду, господин мой Хвак! Обтирку даже дам, а сам полотно пока на ровные половинки разрежу…

Взаимная выгода умиротворила сердца участников сделки, оба уже и не вспоминали о своих подозрениях и страхах, вдобавок и день стоял неплох — теплый, приветливый, с мягким ветерочком… Разойтись быстро не получилось: Хвак, забыв даже про голод, третьи сутки терзавший внутренности, пыхтел и потел — запутался в коротких портянках, ну никак ему, опыта ведь нет! Пришлось сапожнику его учить, показывать на себе, да еще каждую ногу по отдельности: эту справа налево окукливать, а эту наоборот! Наконец, Хвак поймал правильные движения, опять разулся, еще раз лихо навернул обе портянки, притопнул сапогами в землю…

— Ну, я пойду?

— Боги тебе в помощь, пресветлый мой господин Хвак! Истреплешь эти — приходи, вьюнош, сапожник Шмель новые стачает! Да, эх, не скоро ведь придешь: себе в убыток сварганил, износу им не будет! Год проносишь — все будут как новые! Знай только подметки да портянки меняй!

Уж сколько раз за свои жизнь говорил такие слова сапожник Шмель, эти и похожие на них! Сапоги как сапоги, сделаны честно, из доброй кожи ящерной, ну, а если разобьет он их за весну — так Шмель ни при чем: смотри, куда ступаешь, ухаживай как надо — будут как новые! По крайней мере, на год хватит, а то и на два. Шмель в таких случаях любил приводить заказчикам свой заветный пример: де, мол, ящерная корова такую же шкуру всю жизнь не снимая носит, потому что боится ее потерять!.. Да только лень сегодня языком колотить, и так сойдет…

— Ну, я пошел? А, Шмель?

— Доброго пути, милости богов! И помни: там, где вывеска с тургуньей мордой — пропусти, это дурное место, и дерутся часто, и лихих людей полно, а продвинься еще чуток, идешь, все идешь, одесную глядя — там две охотничьих стрелы, одна поперек другой, вот туда смело заходи, у них и уют, и люди смирные. Рубец требуй, похлебку, маринованных ящерок… Вино в той таверне всегда холодное, уж я-то знаю!.. За те же два медяка — обожрешься, вдобавок — вкуснотища!