О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Слушай, Петля, а, Петля?

— Аюшки? — В выигрыше Петля, глазенки добрые, не должен бы отказать…

— А вот… это… Почему ты — то одни кости в стаканчик суешь, а другие в карман, то наоборот?

— Че… Чего??? Когда это??? Т-ты чего… Т-ты дурак, что ли! Когда это я! У-урод! Ты… В к-какой еще карман???

Хвак даже поледенел от смущения и страха, увидев, как Петля визжит, все краски с лица растеряв, в него, именно в Хвака злобой пышет… Ведь он только спросить хотел… поучиться…

— Вон — в тот… — хочет Хвак оправдать недоразумение и вернуть веселую дружбу, показывает толстым пальцем на боковой карман, куда Петля запасные кости только что сунул… Хвак про себя смекнул некоторое время назад, что те кости — запасные… Ну, а какие еще?

И тишина повисла над столом, один только Петля ее не замечает, беснуется. Тут один мужик, лесоруб Медвежа из проигравших, Петлю цоп ручищей за запястье, цоп за другое:

— Сухой, ну-ка глянь, куда парнишка указал!

Тот, кого назвали Сухим, немедля сунул корявые пальцы Петле в карман… И две костяшки вынимает! Точно такие же, как и те, что лежат на столе…

— Вона как! Морочник средь нас! Лживой зернью кровя из нас сосет!

— Нет!!! — Выкрикнул Петля отрицание, а дальше и замолчал, из прижмуренных глазок слеза покатилась — ведь морочников пойманных нигде не жалуют, к стражам на суд редко отводят, чаще на месте затаптывают. Бежать бы Петлее подалее отсюда, но лапы у Медвежи — с иную ногу толщиной, не вырваться из них, спасительный кинжал не ухватить, даже и не трепыхайся.

— Где уж тут нет — если да! Вона — гляди, братцы, посильнее волшебства зрелишше!

И точно: для себя метал в тот последний раз Петля, а на кубиках — люди обглядели со всех сторон — очень уж часты черные точки!

— Эвона, братцы: здесь шесть, а с той стороны тоже шесть! Здесь пять — а с той стороны такоже, тоже пять!

— Так он морочник! — Это задохнулся от запоздалой догадки Огонек, что рядом с Хваком играть устроился. Огонек схватил пустую круглую дощечку, с которой Хвак хлеб и мясо подбирал, да как треснет ею Петлю, прямо по лбу! А дощечка и разломись, даром что дубовая! Из разбитого носа и рассеченных бровей морочника кровь аж хлынула, да только Огоньку этого мало показалось — уж так он вскипел на своего недавнего приятеля! И командует Огонек другому дружку своему, который тоже здесь случайно оказался:

— Хрустень, а ну!..

И тот, другой приятель его, по прозвищу Хрустень, как схватит Петлю за шиворот, как встряхнет, а сам другою рукою пояс ему рванул! Сразу же из Петли медные брызги во все стороны зазвенели — это из порванного кошеля медяки с полумедяками по столу да по полу скачут-хохочут!

Ох, тут началось! — Хвак даже во время горулиных свадеб, у них в деревне, этакого воя и свистопляски ни разу не слыхивал. Все орут, всяк свою правду объявляя, медяки хватают, друг у друга из пальцев выламывают, у кого уже и нож в руках!.. И только Огонек с Хрустнем устояли, не прельстились рассыпанным, видимо, очень уж на Петлю взъярились! Огонек пробился через толпу к Петле, которого Хрустень за шиворот тряс, ударил кулаком в окровавленное лицо, потом за волосья ухватил…

— Держи его крепче, Хрустень, потащили наружу, стражам отдадим! Где стража?

Тут, из таверновых глубин, выкатился на шум хозяин. Постоял, поприщуривался в разгоряченных посетителей, бороду и пузо к двери повернул, за Огоньком повторяя нараспев:

— Стража! Где стража? Стра-жа! — Но негромко хозяин кричит, не настойчиво. Потом — видит, что ничего такого особенного не происходит, ни против закона государева, ни против трактирного имущества — махнул обоим служкам рукой и опять скрылся, успокоенный. Служкам его знак понятен: осторожно бегают вокруг суеты, дерущихся не разнимают, под кистени и ножи не подставляются, но выдергивают наружу то, что можно еще спасти: кувшины, доски, кружки… Если вдруг в этой кутерьме случится что-то этакое возмутительное, нарушение трактирных правил какое-нибудь — ну, там, зарубят насмерть больше, чем двоих-троих, то на любом розыске выяснится, что хозяин все видел, все меры принял, стражу звал. Все слышали — звал стражу и не один раз! Так что виноватых пусть в иной запазухе добывают.

В итоге насмерть зарезали одного лишь, никому не известного бедолагу. И сразу успокоились, всем сразу совестно стало за свою несдержанность.

Кто таков? Никто этого не знает — прохожий и прохожий, по одежке — вроде из селян.

— …так он первый топор достал! Что мне было — поленом притворяться?

— Топор? А — точно: топор, не секира! Значит, из лесовиков. Медвежа, может ты с ним в родстве — тоже ведь лесоруб?

— Нет. В наших краях с каждым лесорубом знаться — спать будет некогда!

— Семейный — ай нет? Ну, хоть звать-то его как?.. — Никто и этого не знал. — Ну… принимай его боги тогда! Небось, признают!

Служки, Зубчик и Малой, ухватили покойника за ноги и поволокли из таверны прочь, на задний двор, в сараюшку. А уж к вечеру, либо, на крайний случай, завтра на рассвете, придет местный жрец из храма Тарр, богини Луны и плодородия, разведет костерок пожарче под молитовку и проводит безымянного лесоруба за окоем земного бытия, во владения бессмертных богов… Все туда уходят, рано или поздно, да вот только назад никто не возвращается. Два близнеца, богатыри Чулапи и Оддо, однажды сбежали из вечности в мир людей — так, по крайней мере, гласят легенды, но даже и в легендах не сказано — что именно они там увидели. Имелось кое-какое имущество на убиенном лесорубе: кошель позвякивал на поясе, сам пояс, шапка, сапоги, опять же топор — все денег стоит. Но сей скарб по праву принадлежит хозяину таверны, с этим даже и спорить бы никто не стал, ибо ему — полученный ущерб возмещать, дознатчиков умасливать, жреческую заупокойную оплачивать — все ему, за кабацкий счет… Вероятно, и служкам, Зубчику и Малому, чего-то перепасть должно… за переживания…

— Эй, Малой! И здесь насухо подотри, а то свернулось и подошвы липнут! Братцы, а этот где!? Зерневой?

Хватились люди, но морочника Петли уже и след простыл! Наверное, двое проигравших, что в него вцепились, поволокли наружу да первым же стражникам отдали. И сами сгинули. Оно конечно — за зерневой-то за морок и на колу сидеть несладко, но лучше бы энтого Петлю на месте кончить, общим судом, — оно и в развлечение.

— Ну, что, братцы, есть у кого зернь? Душа горит — продолжить бы?

Нет, ни у кого более игровых костяшек не сыскалось, ни мужицких, ни каких иных, тем и закончилось веселье. Вот и всегда так!..

Мясо съедено, вино выпито, дружба не удалась… Но зато все неприятности обошли Хвака стороной, он сыт и здоров. И с деньгами!

Хвак собрал пальцы в кулаки — на левой руке, потом на правой руке… Левую неловко сжимать — приопухла чуток, кожица на суставах свезена, пощипывает — в холодную бы водичку сунуть, остудить… А десница в полном порядке! Хвак смотрит на кулак правой руки, аж ликует, а открыть его все-таки тревожится: кроме полукругеля, который за пазухой, в надежном месте спрятан, есть у него и другие деньги, уместилось в ладони целых три монеты: большой медяк, медяк и полумедяк — подобраны в кабацком бою! Левой он как наподдаст одному, а правой хвать, хвать, хвать — вот они! Но, все-таки — не заработаны ведь, а ну — отнимут!?