О'Санчес - Пенталогия «Хвак»

— Не замки же мне в одиночку грабить??? Джога, ты чего? Пьем, едим вволю, чем ты недоволен?

— Всем я доволен, повелитель… А только… боюсь возвращаться… ну, ты понимаешь, о чем я…

— Закаркал, словно Птер-мертвоед!.. Что ты опять каркаешь надо мною? Лучше бы заклинаниям учил! Давай, учи!..

— Ну, начинается… Каждый раз думаю про себя: зачем я завожу все эти душеспасительные беседы? Затем, чтобы вместо благодарности от богов… и некоторых недалеких людей… навлечь на себя мучительное испытание присутствием при том, как некий простец, неспособный выйти за куцые пределы своего… Ой, ой! Ну за что на этот раз, повелитель? Разве я против?

— Много бурчишь и мало учишь! А почему руку и ногу надо лечить отдельными заклятиями? А лицо еще отдельным?

— Так ведь, как оно есть, повелитель, так и учу. Был бы ты демон, тогда… Ой-ёй-ёй! Я же просто сказал, а не в насмешку! Демонической сущности заклятья не нужны, а тебе я лучшие земные передаю, людские заклятья!

— А зачем ты меня обзываешь, что я некий простец? Это же ты про меня!

— Но повелитель… Это случайно вырвалось, я больше не буду! Клянусь огнем!

— Ты это уже мне говорил… э-э… дюжину… много раз! Да, много раз такое обещал, а все без толку. Смотри у меня, демон Джога! Учи, давай, учи. Значит, про лицо, руку, ногу и туловище я знаю, затвердил намертво, а изжогу как убирать?

— Отвари клубень пудери, повелитель, а лучше сырьем откуси, изжога и пройдет. Вон ботва, прямо у дороги, выдерни, грязь оботри, разрежь да испытай.

Хвак сошел с дороги и сделал все в точности по совету демона Джоги: выдернул, держась за ботву, клубень дикорастущего растения пудерь, стряс с боков клубня сухую песчаную почву, разрезал его об секиру напополам, вгрызся, выхватив кус из самой середины клубня, и проглотил, почти не жуя.

— Так у него вкус как у мыла в мыльне, тьфу! А заклинанием нельзя было?

— Можно, запросто. Повели — я уберу. И заклинание существует, повели — я научу. Но если есть под рукою природное, повелитель — зачем лишний огород городить? Прошло?

— Хм… Вроде бы. Спасибо, Джога, теперь буду знать.

— Не за что, повелитель. Мое дело тебе угождать всем сердцем, всей сущностью, всей верностью своей, а твое всемилостивое дело — вихры мне драть, затрещины отпускать, в виде награды, ругательствами приголубливать…

— Угу! Я еще и виноват! Сам первый обзываться полез! Ну, все, хватит хныкать! Принюхайся лучше — далеко ли до жилого?

— Далеко, повелитель. Дальше твоего человеческого чутья, это ты уже сам понял… пусть и не сразу… Но недостаточно далеко, чтобы не учуял его я, Джога, великий демон огня и пустоты! Если будешь время на мотню тягать, как сейчас, с клубнями, с созерцаниями, со стоянием на месте — придется ночевать в тайге. Если прибавишь ходу — к ночи успеем.

— Это потому, что я не могу заклятия на ходу учить, мне останавливаться надобно. Ну, ничего, даже если и ночевать — вода есть, пища есть, огонь добудем — устроимся.

— Ах, вода, ах пища??? Ну надо же! Устроимся, видите ли! Ему больше ничегошеньки не надо! Глядишь, и цуцыриха сама на огонек придет, игриво улыбаясь, да, повелитель? Или горулиха? Нельзя, нельзя думать только об одной утробе, повелитель, жизнь — она гораздо многообразнее и… Ой! Ну, все, все, я согласен! Все, повелитель, ты прав, как всегда! Погоди, повелитель! Отвлекись, отпусти мои «ухи» с вихрами, дай слово молвить! Вот только я собирался показать тебе одну штуку! Очень, очень занимательную!

— Какую штуку? Магическую?

— Нет, природную. Однако — обрадуешься! Нам надобно по дороге дойти вон до того холма, а там чуть вильнуть — и по тропе вверх. Люди, путники, ту тропу нарочно протоптали, чтобы по ней взойти и… Не пожалеешь, повелитель, пойдем!

Любопытство взыграло в Хваке, и он словно бы выпустил из захвата Джогову сущность, отложил наказание на потом… А потом и вовсе об этом забыл, до глубины души восхищенный увиденным.

Небольшой холм, куда Хвак соблазнился залезть, все-таки был выше самых высоких деревьев, росших у его подножья, и завершался проплешиной, которая позволяла видеть окрестности на десятки, если не на сотни, долгих шагов вокруг. Летний воздух был чист и не жарок, в любую сторону, до самого окоема, лежало зеленое пространство пятнами, тайга, а поверх него прозрачная синева: ни облачка, ни дымки, ни тумана, только солнце, небо и… И… там, впереди… в сторону восхода солнца…

— Джога… Чего это?.. Ух!.. А, Джога!?

— Гора Шапка Бога, повелитель. Так ее прозвали суетные людишки, но не с целью оскорбить кого-либо из бессмертных, напротив, из почтения, преклоняясь пред божественным величием и красотою…

— Здорово! Ух, здорово! Вот это да!.. А, Джога!

— С готовностью разделяю твое благоговение и восторг, повелитель, но делаю это лишь в силу клятвы верности, добровольно сброшенной мною к твоим стопам. Для меня же сие зрелище — всего лишь образ далекой горы, срезанная вершина которой почти до половины пологих склонов объята вечными снегами, что делает ее похожею на сахарную голову, из тех, что мы давеча мельком видели в кладовой трактирщика. Проклятый служка нас не вовремя спугнул! Если ты окончательно презреешь надежду провести вечер у очага, наблюдая за тем, как над жаркими углями, шкворча и истекая кипящим жиром, доходит до восхитительной пищевой готовности окорок, либо грудка молодого ящерного кабанчика… И предпочтешь восхищаться видами сего горбатого куска почвы, то ближе к закату белая кисея на Шапке той порозовеет, а потом полиловеет, одновременно бледнея, а потом и вовсе канет во тьму, вместе со всею горой, ибо настанет ночь, совершенно равнодушная к дневным красотам природы и насущным потребностям усталого голодного человека.

— Верно! Спасибо, Джога, под правую руку посоветовал! Так и сделаю, как ты говоришь! Здесь остаемся, будем ждать и смотреть! А как стемнеет, я костерчик разведу, воду согрею, поедим и попьем, да и заночуем. А утром опять поглядим, как эта Шапка из ночи выныривает, и дальше пойдем, прямо к ней! Я давно хотел научиться созерцать… не хуже сударей!

— Рад за тебя, повелитель. Но, если прямо и без недомолвок говорить, я совсем иное имел в виду! Этот непрочный розовый цвет на доску не положишь, вином не запьешь и хлебушком не подберешь. Ах, розовый жирок…

— Тихо, Джога! У меня и без твоих заманов брюхо урчит! Смотри, вот, вместе со мною, будем оба красоте учиться!

— Эх, Хвак, Хвак… Красота ведь — она не только за тридевять земель и вприглядку бывает! Из двух подрумяненных боков, каменного и мясного, безо всякого ущерба для созерцания вполне можно выбрать… Всё, всё! Как скажешь, повелитель, не сердись. Я с тобой.

Хвак выхватил секиру из-за пояса и взялся устраивать себе стоянку под ночлег: обухом наломал сушенины для костра, лезвием нарубил огромную охапку елового лапника (- Повелитель, не рубят ветки боевым оружием, даже таким низким, как твоя секира, давай я всё сделаю? — Отстань!), сверху притрусил толстым слоем папоротника — чтобы не колко было спать… Высоко получилось, мягко, радостно. Огородил камнями старое кострище, сбегал за водою к ближайшему роднику — пришлось, правда, спускаться с холма… А потом подниматься… Тихо, свежо, уютно…