Патрик Ротфусс - Страхи мудреца. Книга 2

— В чем цель «спящего медведя»? — спокойно спросила она.

— Обезвредить противника, — сказал я.

— Хорошо.

И Вашет принялась давить вниз с медленной, неумолимой силой движущегося ледника. Тупая боль из запястья распространилась в плечо.

— Скоро твое плечо вывернется из сустава. Связки растянутся и перестанут удерживать кости. Мышцы порвутся, и рука повиснет вдоль бока, как мокрая тряпка. Как ты считаешь, это будет соответствовать цели «спящего медведя»?

Я принялся вырываться, повинуясь чисто животному инстинкту. Однако жгучая боль от этого сделалась только сильнее, и я замер. За время обучения мне уже не раз приходилось оказываться в безвыходном положении. И каждый раз я был беспомощен, но впервые за все время я чувствовал себя по-настоящему беспомощным.

— Цель «спящего медведя» — это контроль, — спокойно сказала Вашет. — Сейчас ты в моей власти, и я могу сделать с тобой, что захочу. Могу передвинуть тебя, могу тебя искалечить, могу отпустить.

— Я бы предпочел последнее, — сказал я, надеясь, что в моем голосе слышится надежда, а не отчаяние.

Она помолчала, потом спросила, все так же спокойно:

— В чем цель «спящего медведя»?

— В контроле.

Я почувствовал, как ее руки отпустили меня, и выпрямился, медленно ворочая плечом, чтобы унять боль.

Вашет сердито хмурилась.

— Весь смысл — в контроле. И прежде всего ты должен научиться контролировать себя. Потом ты сможешь контролировать обстоятельства. И уже потом ты научишься контролировать того, кто вышел против тебя. Это летани.

Проведя в Хаэрте большую часть месяца, я невольно начал чувствовать, что все идет хорошо. Вашет признала, что я мало-помалу овладеваю языком, и поздравила меня с тем, что моя речь стала звучать как речь ребенка, а не как речь слабоумного.

Я по-прежнему встречался с Целеаной на лужайке неподалеку от меч-дерева. Я с нетерпением ждал этих поединков, несмотря на то что она каждый раз весело и безжалостно разносила меня в пух и прах. Прошло три дня, прежде чем мне наконец удалось одолеть ее.

Вот любопытный стишок, его стоит добавить к длинной истории моей жизни, не правда ли?

Наверное, это звучит ужасно, но я гордился. И не без причины. Целеана сама первая поздравила меня, когда это произошло. Она, похоже, изрядно удивилась, что мне это удалось. А потом, в длинной тени меч-дерева, показала мне в награду свой «двуручный» вариант «укрощения льва» и лукаво улыбнулась, что мне изрядно польстило.

В тот день мы рано завершили положенное число поединков. Я пошел и сел на лежавший поблизости камень, обтесанный в форме удобного кресла. Я осторожно потирал множество мелких ушибов, доставшихся мне в схватке, и собирался сидеть и смотреть на меч-дерево, пока за мной не вернется Вашет.

Целеана, однако, была не из тех, кому по душе сидеть и ждать. Она подбежала к меч-дереву, остановилась всего в паре метров от самых длинных колышущихся сучьев и принялась танцевать на ветру, под круглыми, острыми как бритва, листьями, которые описывали безумные круги.

А потом пригнулась и нырнула под крону, в самую гущу бешено вращающихся листьев.

Я был так ошеломлен, что даже не вскрикнул, но успел приподняться, прежде чем услышал ее смех. Я смотрел, как она шныряет, подпрыгивает и вертится, уклоняясь от пляшущих на ветру листьев, словно играя в салочки. Пробежав полпути до ствола, она остановилась. Втянула голову в плечи, взмахнула рукой и резким ударом отвела в сторону лист, который иначе бы ее порезал.

Нет. То был не просто удар. Она использовала «поземку». И принялась пробираться все ближе к стволу, изгибаясь, уклоняясь и ставя блоки. Сначала она использовала прием «дева расчесывает волосы», потом «обратный танец».

Потом она шарахнулась вбок, оставив кетан, пригнувшись, прошмыгнула в просвет между листьями, добежала до ствола и хлопнула по нему ладонью.

И снова очутилась среди листьев. Она сделала «выжимание сидра», пригнулась, развернулась и бросилась бежать, пока не выскочила за пределы кроны. Ребенок из Содружества издал бы торжествующий вопль — она этого не сделала, но высоко подпрыгнула, победно раскинув руки. И, все еще хохоча, прошлась колесом.

Затаив дыхание, я смотрел, как Целеана повторяет эту игру снова и снова, вбегая под пляшущую листву дерева и выбегая из нее. Ей не всякий раз удавалось добежать до ствола. Дважды она, уворачиваясь от листьев, выскочила назад, не дойдя до цели, и мне даже издали было видно, что она злится. Один раз она поскользнулась, и ей пришлось отползти назад.

Однако она четырежды добежала до ствола и обратно, отмечая каждую победу вскинутыми руками, торжествующим хохотом и безупречно исполненным колесом.

Остановилась она, только когда вернулась Вашет. Я издали смотрел, как Вашет бросилась к девочке и принялась сурово ее распекать. Мне не было слышно, что она говорит, но язык жестов сказал мне достаточно. Целеана потупилась и переминалась с ноги на ногу. Вашет погрозила ей пальцем и отвесила легкую затрещину. Всем детям иногда так достается. Не смей лазить в соседский сад! Не пугай овец Бентонов! Не играй в салочки среди тысяч вращающихся ножей священного древа твоего народа!

Как только Вашет решила, что мой язык стал достаточно сносным, она устроила мне возможность поговорить с некоторыми жителями Хаэрта.

Я познакомился с болтливым стариком, который прял шелковую нить и непрерывно тараторил, рассказывая странные, бессмысленные, полубредовые истории — историю о мальчике, который надел башмаки на голову, чтобы помешать убить кошку, еще одну историю, в которой какое-то семейство поклялось съесть по камешку целую гору. Я никак не мог понять, к чему он все это рассказывает, однако вежливо слушал, попивая сладкое пиво, которым он меня угощал.

Я познакомился с сестрами-близнецами, которые делали свечи и показывали мне па незнакомых танцев. Я провел вечер с дровосеком, который часами говорил только о колке дров.

Поначалу я думал, что все это какие-то важные персоны. Я думал, что Вашет нарочно демонстрирует им меня, чтобы показать, каким я сделался культурным.

И только проведя утро с Двупалым, я наконец сообразил, что Вашет посылает меня к этим людям в надежде, что я чему-нибудь научусь.

Двупалого на самом деле звали иначе. Я просто привык думать о нем как о Двупалом. Он был поваром в школе, и я видел его во время каждой трапезы. Левая рука у него была цела, а правая жестоко искалечена, остались только большой и указательный пальцы.