Патрик Ротфусс - Страхи мудреца. Книга 2

Я отсыпал в чашку еще немного толченого листа, наполнил чашку водой и протянул питье черноволосой девушке.

Мы стояли так несколько минут, я с протянутой рукой, она с руками, опущенными вдоль боков. Наконец она моргнула, ее взгляд сфокусировался на мне.

— Что ты ей дал?

— Толченую велию, — тихо ответил я. — Это противоядие. В похлебке была отрава.

Судя по ее взгляду, она мне не поверила.

— Я похлебки не ела.

— В эле тоже была отрава. Ты пила, я видел.

— Это хорошо, — сказала она. — Я хочу умереть.

Я тяжело вздохнул.

— Она тебя не убьет. Тебе просто станет плохо. Тебя стошнит, и ты пару дней будешь мучиться от судорог.

Я снова протянул ей чашку.

— А тебе не все равно, убьют они меня или нет? — монотонным голосом спросила она. — Не убьют сейчас — убьют потом. Я бы лучше умерла, чем…

Она стиснула зубы и не договорила.

— Это не они тебя отравили. Это я их отравил, но и тебе немного досталось. Мне очень жаль, но это питье облегчит твои страдания.

Взгляд Крин слегка дрогнул и снова сделался жестким, как сталь. Она взглянула на чашку, потом устремила глаза на меня.

— Если оно безвредное, выпей сам!

— Не могу, — объяснил я. — Оно меня усыпит, а мне многое нужно сделать нынче ночью.

Крин метнула взгляд на меховое ложе, раскинутое на полу палатки.

Я улыбнулся самой что ни на есть мягкой и грустной улыбкой.

— Нет, не в этом смысле.

Она по-прежнему не шелохнулась. Мы долго стояли так. Из леса послышались сдавленные звуки — кого-то тошнило. Я вздохнул и опустил чашку. Посмотрев на постель, я увидел, что Элли уже свернулась калачиком и уснула. Ее лицо выглядело почти спокойным.

Я глубоко вздохнул и снова посмотрел на Крин.

— У тебя нет причин мне доверять, — сказал я, глядя ей прямо в глаза. — После всего, что с вами случилось. Но я надеюсь, что ты мне все же доверишься.

И снова протянул ей чашку.

Она, не моргнув, встретила мой взгляд и протянула руку за чашкой, осушила ее одним глотком, слегка поперхнулась и села. Глаза у нее оставались жесткие, как мрамор. Она смотрела в стенку палатки. Я тоже сел, чуть в стороне от нее.

Пятнадцать минут спустя она уснула. Я укрыл их одеялом и посмотрел в их лица. Во сне они были даже красивее прежнего. Я протянул руку, чтобы смахнуть прядь волос со щеки Крин. К моему удивлению, она открыла глаза и посмотрела на меня — не холодным мраморным взглядом, как прежде, но темными глазами юной Денны.

Я застыл, не отводя руки от ее щеки. Секунду мы смотрели друг на друга. Потом ее глаза снова закрылись. То ли снадобье подействовало, то ли ее собственная воля подчинилась сну.

Я сел у входа в палатку и положил на колени Цезуру. Гнев полыхал во мне огнем, и вид двух спящих девушек был как ветер, раздувающий угли. Я стиснул зубы и заставил себя думать о том, что здесь произошло, разжигая пламя все сильнее, наполняя себя его жаром. Я глубоко дышал, готовясь к тому, что мне предстояло.

Ждал я три часа, прислушиваясь к звукам лагеря. До меня долетали приглушенные звуки беседы: общий тон фраз, но не отдельные слова. Беседа затихала, смешиваясь с проклятиями и звуками блевания. Я глубоко и медленно дышал, как учила меня Вашет, расслаблялся, медленно считал вдохи и выдохи.

Потом я открыл глаза, посмотрел на звезды и решил, что пора. Я медленно встал, распрямился, старательно потянулся. В небе висел широкий серп луны, и вокруг было очень светло.

Я медленно пошел к костру. Костер прогорел до тусклых углей, которые почти не освещали пространства между двумя фургонами. Там, привалясь своей огромной тушей к колесу, сидел Отто. Пахло блевотиной.

— Квоут, это ты? — невнятно спросил он.

— Да, — я по-прежнему шел в его сторону.

— Эта сука, Анна, баранину недоварила! — простенал он. — Как бог свят, меня еще никогда в жизни так не тошнило!

Он взглянул на меня.

— Ты-то в порядке?

Цезура коротко сверкнул в лучах луны и рассек ему глотку. Отто вскинулся на одно колено, потом рухнул набок, схватился за шею, руки у него почернели. Я оставил его истекать кровью, черной в лунном свете, не способного даже вскрикнуть, умирающего, но не мертвого.

Я бросил кусок железа в угли костра и направился к другим палаткам.

Ларен застал меня врасплох, когда я огибал фургон. Он изумленно вскрикнул, увидев, как я выхожу из-за угла с мечом в руках. Однако яд сделал его медлительным, и он едва успел поднять руки, как Цезура вонзился ему в грудь. Ларен с придушенным воплем рухнул навзничь, корчась на земле.

Из-за отравления никто из них не спал особенно крепко, так что на крик Ларена все высыпали из фургонов и палаток, спотыкаясь и дико озираясь по сторонам. Из открытого сзади ближайшего ко мне фургона выпрыгнули две фигуры — видимо, Джош и Френ. Одного я ударил в глаз прежде, чем он коснулся земли, второму выпустил кишки.

Это увидели все, и вот теперь поднялся настоящий вой. Большинство, пошатываясь, бросились в лес, некоторые падали на бегу. Но высокая фигура Тима кинулась на меня. Тяжелый меч, который он точил весь вечер, сверкнул серебром в лунном свете.

Но я был готов. Я стиснул в руке второй длинный и хрупкий осколок мечевого железа и пробормотал связывание. А потом, как раз когда Тим подбежал на расстояние удара, я переломил осколок в пальцах. Его меч разлетелся на куски со звоном разбитого колокола, и обломки потерялись в темной траве.

Тим был опытнее меня, сильнее, и руки у него были длиннее. Даже отравленный и с обломком меча в руках, он неплохо показал себя. У меня ушло почти полминуты, прежде чем я обошел его блок «любовником, прыгающим в окно» и перерубил ему руку в запястье.

Он рухнул на колени, хрипло ревя и держась за обрубок. Я нанес ему удар в грудь и бросился в лес. Бой занял немного времени, но у меня на счету была каждая секунда, потому что прочие уже рассеялись по лесу.

Я устремился в ту сторону, где в последний раз видел одну из темных фигур. Я был неосмотрителен, и потому, когда Аллег бросился на меня из тени дерева, он застиг меня врасплох. Меча у него не было, только короткий ножик, который сверкнул в лунном свете, когда он кинулся на меня. Но убить человека можно и ножом. Он пырнул меня в живот, пока мы катались по земле. Я ударился головой о корень и почувствовал вкус крови.

На ноги я поднялся прежде его и перерезал ему поджилки на ноге. Я пырнул его в живот и оставил лежать на земле и браниться, а сам бросился в погоню. Я знал, что скоро боль настигнет меня и после этого я, наверно, проживу недолго.

Это была долгая ночь, и я не стану утомлять вас дальнейшими подробностями. Я отыскал в лесу их всех. Анна сломала себе ногу во время безоглядного бегства, а Тим сумел уйти чуть ли не на километр, несмотря на отрубленную руку и рану в груди. Они кричали, бранились, молили о пощаде, когда я преследовал их, однако ничто из того, что они говорили, не могло меня умиротворить.