Марина Дяченко - Маг дороги (сборник)

Гарольд стоял и смотрел на меня — как будто впервые видел. Смотрел, смотрел…

— У тебя есть магические способности, — сказал одними губами.

Повернулся и куда-то ушел.

Часов в пять вечера (время я определяла наугад), когда солнце было еще высоко, труба в голове колонны сыграла сигнал, которого я раньше не слышала. Оказывается, он означал надвигающуюся бурю.

Началась суета.

Посреди чиста поля составили телеги и кареты — кольцом. В центр собрали людей и лошадей, соорудили навесы. Я видела, как Оберон на своем крокодилоконе объезжает лагерь, и навершие его белого посоха смотрит то в землю, то в низкое, быстро темнеющее небо.

Мимо нас с Гарольдом прошел принц. Улыбнулся мне:

— Лена, если вечером вам станет скучно и вы захотите поболтать… Мы с высочествами будем в большом шатре. Заходите по-простому.

Я кивнула, не глядя на Гарольда.

Стемнело слишком рано. Налетел ветер. Тучи ползли такие свинцовые, такие жуткие в них закручивались смерчи, что страшно было смотреть.

— Если ты идешь в большой шатер, — сказал Гарольд, — то лучше сейчас. А то потом смоет.

— А если не иду?

Гарольд помолчал.

— Тогда залезем под телегу. Моя мать нам поужинать даст.

Он все еще смотрел в сторону. С обеда — с того самого момента, как обнаружились мои магические способности, — он не решался посмотреть мне в глаза.

— Ну, полезли, — сказала я неуверенно.

На земле под телегой было не очень чисто, зато душисто и мягко от рассыпанного сена. Справа и слева свисали опущенные борта, почти не пропускали ветер. Я так устала за этот день, что просто растянуться на куче соломы казалось королевским, неслыханным удовольствием.

Сверкнула молния. Даже под телегой на какое-то мгновение сделалось светло.

— Гарольд… А что Оберо… его величество делал? Зачем этот круг?

— Защита лагеря. Дождик промочит, но ни молния, ни смерч, ни смырк не пробьются.

— А что такое смырк?

— Ты не знаешь, что это такое?

Он не издевался. Он в самом деле удивился, как можно не знать таких простых вещей.

— У нас их нет, — сказала я осторожно. На самом деле я не была уверена. Я ведь не все на свете знаю. Может быть, у нас где-то есть и смырки.

— Ну… это такая тварь, зарождается в грозовом фронте… Ты знаешь, что такое грозовой фронт?

— По географии учили.

— Ну… вот. На самом деле смырк — это как огромная тонкая рука, на ней сто пальцев или больше, они все перепутаны. Падает с молнией и хватает человека в горсть.

— И что? — спросила я напряженно.

— И все. Представь, что ты на сильном ветре держишь пепел в горсти… Его уносит. Вот так же и с человеком.

Снова ударила молния.

— Опа, — сказала я потрясенно.

— Да не бойся… Здесь их мало. Считай, почти и нет. А вот когда мы перейдем границу…

Мы помолчали. Снаружи пошел дождь. Телега поскрипывала, сверху сыпался песок — там кто-то сидел под навесом, негромко переговаривался. Потом женский голос стал громче:

— Гарольд! Вы с Леной кашу будете, которая с обеда осталась?

— И вино, — мрачно сказал Гарольд. — Горячее.

— А я не пью вина, — пробормотала я тихонько.

— Ну, глотнешь один раз. Чтобы согреться.

— А мне не холодно…

Я сказала это и сразу же начала дрожать.

— Я сейчас подогрею, — сказал Гарольд. Он вытащил нож, проковырял в земле дырку, воткнул туда нож кверху лезвием. Лезвие сперва засветилось белым, потом на глазах начало краснеть. От него шел неяркий свет — и тепло, как от электрического обогревателя.

— Здорово. Научишь?

У него сделалось такое лицо, что моментально пожалела о своем вопросе.

Приподнялся борт телеги. Я увидела небо, серо-черное, и тонкую радужную пленку, вроде как мыльный пузырь, между нами и этим небом.

— Что это?

— Каша, — сказала милая женщина, мать Гарольда, подсовывая нам деревянный поднос с едой. — И вино. И хлебушек. Ешьте.

Борт снова опустился.

— Что это было? Такое… разноцветное?

— Да Оберонова защита, — сказал Гарольд равнодушно. — Он поставил видимую, чтобы лошади не боялись. Ну и для тебя, наверное…

— Для меня?

— Ты же его любимица, — заявил Гарольд неожиданно зло. Взял с подноса кружку с вином, отвернулся.

— И зачем я в большой шатер не пошла? — спросила я сама себя — вслух.

— Так иди. Там принц с высочествами. Иди.

Мне захотелось надеть ему на голову тарелку с кашей. Его жалеешь, понимаешь, к нему проявляешь чуткость, а он…

— Ну что ты все сначала? Как будто я виновата.

Он молчал и сопел.

— Хочешь, я пойду к Оберону и скажу, что ты прекрасный учитель, просто я тупая ученица? И не могу поэтому учиться?

Снаружи грохнул гром и страшно взвыл ветер.

Острие ножа перестало светиться. Под телегой сделалось темно.

— Ты вот что, — сказал Гарольд. — Ты… запомни. Мне Оберон велел тебя выучить. И значит, я или выучу тебя, или сдохну прямо на уроке. Причем если я сдохну — это будет означать, что я не справился… И не вздумай ничего говорить его величеству, иначе я тебя убью!

Под утро я так задубела под телегой, что даже зубами стучать не могла. Очень кстати оказались бы магические умения Гарольда. Но когда я поинтересовалась, как мне согреться, — он, такой же синий и продрогший, посоветовал:

— Побегай.

И я принялась нарезать круги по мокрой траве.

Вот удивительное дело: дома я после такой ночи слегла бы с воспалением легких. А тут ничего: поднялось солнышко, я согрелась и за весь день даже ни разу не чихнула. Вот это настоящее волшебство!

И еще: дома я бы ни за что не продержалась столько часов в седле. А тут едем и едем, и хоть ноги, конечно, побаливают (а место, откуда они растут, тем более), но особенных каких-то страданий на мою долю не выпало.

А дорога на третий день нашего пути вышла сказочная. Караван спускался в низины и поднимался на вершины холмов, и всякий раз перед нами открывались то черный лес с острыми верхушками, то озеро с изумрудной водой, то развалины города — дух захватывало. Мы с Гарольдом по-прежнему держались в середине колонны. Оберон ехал впереди. Приподнявшись в стременах, я могла видеть навершие его белого посоха.

Когда мы проезжали мимо развалин, из-под камня у самой дороги метнулось что-то зеленое, похожее на обрывок бархатной тряпки, взлетело на высоту трех человеческих ростов и пропало за остатками городской стены. Я от неожиданности натянула поводья так, что серый конек обиделся.

— Что это?

— Да не обращай внимания, — сказал Гарольд с ноткой раздражения. — Он просто летает.

— Кто? — Я выпрямилась в седле. Не люблю, когда меня считают трусихой.

— Хватавец.

— Кто-кто?!

— Ну, когда их много, несколько сотен, они налетают на путника со всех сторон, облепляют так, чтобы не было щелочки, и… в общем, до свидания. Но когда он один — ерунда. Просто летает.