Александр Бушков - Анастасия (сборник)

— При чем здесь Одиссей?

— При том, что во всей этой истории множество темных мест, — сказал Гомер. — И самая темная сторона дела — почему в Троянской войне, согласно официальной историографии, подготовленной в немалой степени и Гераклом, не участвовал ни один из многочисленных Гераклидов? За исключением разбойника и выродка, от которого все отступились… Я ведь и сам интересуюсь Троей, Майон. И я могу прозакладывать голову, что существует какая–то тайна, в немалой степени связанная со смертью Геракла. А может, и со смертью братьев Елены Кастора и Полидевка.

— Я об этом никогда не думал, — сказал Майон.

— А впрочем, нас это и не касается. — Он вновь стал похож на лениво подставившую брюхо солнцу пантеру. — Распутывать нынешние интриги — дело сыщиков, прошлые — дело ученых. У нас другие задачи — слушать, видеть, рассказывать о том, что было… а может, и о том, чего не было… Ты не идешь к Назеру? Тогда — до встречи.

Майон смотрел ему вслед. Вот он ловко обогнул нищих, дравшихся вокруг рассыпанных пирожков, раскланялся с кем–то из знакомых. Скрылся за поворотом. И снова возникло ощущение холодной тени на теплых потрескавшихся камнях.

«Видимо, все дело в том, что мы взрослеем, — подумал Майон. — Мы вступили в пору зрелости, наши деяния и поступки приобретают все большие значения и ответственность, и поневоле нас разносит в стороны, словно случайно встретившиеся в море корабли, и нет уже места былым играм на морском берегу, мальчишеским стремлениям к тому, чтобы все в мире было ясно и просто. Мы учимся сложности. Но почему же нас разносит в стороны? И допустимо ли, ссылаясь на сложность жизни, узаконить некое необходимое соотношение правды и лжи?»

— Учитель, — робко сказали сзади.

Майон сердито обернулся.

— Эант, я много раз просил не называть меня учителем, — сказал он. Мне еще рано чему–то учить, самому следует учиться и учиться…

Но Эант смотрел восторженно, не желая принимать никаких возражений. Долговязый голенастый подросток, очень мало знавший, но стремившийся знать как можно больше, ничего еще не сделавший, но уже сейчас готовившийся свернуть горы.

— А это откуда? — поинтересовался Майон. — Ради такого украшения нужно потрудиться на совесть. (Правый глаз Эанта украшал великолепный синяк, начавший уже лиловеть.)

— А это мы швыряли камнями в «гарпий», — сказал Эант. Никакого сожаления или раскаяния в его голосе не чувствовалось. — Убежать не все успели, они поймали нас с Филоттом и хотели заставить кричать: «Да здравствует Менестей!»

— А вы?

— А мы кричали совсем другое. Потом за нас вступились моряки. Ты недоволен?

— Конечно, — сказал Майон. — Это уже не мальчишеские потасовки, это может плохо кончиться…

— Думаешь, я не понимаю? Учитель, с этой шайкой нельзя иначе! Или я должен поступать не так, как мне подсказывает совесть?

— Нет, — сказал Майон. — Всегда поступай так, как тебе подсказывает совесть. Но здесь другое, Эант. Ты, несомненно, талантлив, и ты не имеешь права ввязываться в драки вроде сегодняшней.

Он замолчал. Он видел глаза мальчишки и знал, что ничего с этим не поделать, не погасить мутной водой затасканных поучений этот огонь.

Майон засмеялся и махнул рукой.

— Ладно, — сказал он. — Не следует ставить кулак выше слова, но и одними лишь словами иногда не обойдешься. Надеюсь, этой дракой твои новости не исчерпываются?

— Нет, — сказал Эант. — Я написал новые стихи. О Геракле. Конечно, ты можешь сказать, что тему я выбрал неудачную, — сейчас все пишут либо о Геракле, либо о Елене Прекрасной…

— Можно взять старую тему и сказать что–то новое, — сказал Майон.

— Кентавр сказал то же самое.

— Какой кентавр?

— Разве ты его не встретил?

— Я пришел домой очень поздно, — сказал Майон и смущенно подумал, что мальчишка догадывается о его маленькой лжи. — А что случилось?

— Вечером к тебе домой приходили двое — кентавр и какой–то микенец. Твой дядя говорит, что этот микенец похож на Геракла.

— Да, дядя в молодости видел Геракла, — сказал он. — А что им было нужно? У меня нет знакомых кентавров.

— Не знаю. У них к тебе какое–то дело. Жутко важное дело. Они сказали, что придут еще раз.

— Любопытно, — сказал Майон.

4. СТРЕЛЫ ИЗ ПРОШЛОГО

Гилл шагал по дворцовым коридорам отрешенный и бесстрастный, как тень, — во дворце он всегда был именно таким. В зале, куда он вошел, несколько сановников, как обычно, едва поклонились и сделали вид, что ужасно увлечены важным разговором о государственных делах, то есть обычной глупой болтовней о царских милостях, которые уже выпали на их долю и которые, конечно же, непременно выпадут впредь; вечное хвастовство малоазийскими чистокровными лошадьми, красивыми и искушенными женщинами, обитыми золотом колесницами, драгоценностями; сплетни о том, что на кого–то, сейчас отсутствующего здесь, царь Тезей вчера посмотрел сурово, и догадки, к чему это может привести; слухи о будущих возвышениях и падениях. Как вчера. Как год назад. Как десять…

Гилл ненавидел их отнюдь не за то, что они ненавидели его и считали его занятие презренным ремеслом, но и боялись в то же время. Бывшие самовластные царьки, правившие одной–двумя деревушками, и жившая едва ли не рядом со свиньями в хлеву, но налитая непомерным честолюбием старая знать, когда–то усмиренная было Тезеем, — все вместе они не стоили и мелкой монеты и существовали только потому, что и Тезею нужны царедворцы…

Тезей, великий царь Афин и Аттики. Восхищение этим полубогом (сын Посейдона!) составляло стержень преданности Гилла. Дело в том, что Тезей победил Прокруста, Минотавра и Марафонского быка. Были подвиги и славнее к примеру, подвиги Геракла. И уж, конечно, не в том дело, что Тезей посетил Аид и сумел выбраться оттуда, — это всего лишь шалая юношеская выходка. Заслуги Тезея в другом.

В том, что на памяти одного поколения деревушка вокруг посвященного Афине жертвенника стала красивым многолюдным городом, почти не уступающим столицам более древних царств Эллады. В том, что Аттика не воевала многие годы — и это во времена, когда на десять стран приходилось тридцать три войны. В том, что впервые в греческой истории жизнь определяли писаные законы — в то время как в других странах жизнь и смерть и многое другое по–прежнему зависели от переменчивой и жестокой царской воли. В том, что ремесленники и землевладельцы жили лучше и богаче, чем где–либо в Элладе. В том, что Тезей покончил с меновой торговлей и ввел в обращение деньги, что, в свою очередь, укрепило торговлю и вело к дальнейшему расцвету Афин.

Разумеется, все это тоже потребовало крови. Может быть, временами крови излишней и напрасной. Но Гилл помнил, что с тех пор, как из–под пальцев Прометея вышли первые люди, сменилось всего–навсего десять поколений. Многому приходилось учиться на ходу, многое создавать самим, до всего доходить своим умом.