Александр Бушков - Анастасия (сборник)

Слуга кивнул ему, Гилл откинул тяжелую портьеру и вошел. Поклонился. Подошел, подавляя неуместное мальчишеское волнение, подступавшее временами и не имевшее ничего общего с верноподданническим трепетом. Поклонился еще раз, составляя в уме первую фразу (она, как обычно, не складывалась) и произнес:

— Царь, в Афинах убит Гераклид.

Он ожидал если не гнева (который его не пугал, но удручал), то хотя бы удивления. Но — ничего. Тезей сидел, положив руки на резные подлокотники тяжелого кресла из ливанского кедра и смотрел даже не спокойно равнодушно, словно эту новость он узнал давно, успел обдумать и примириться. «Но ведь не может этого быть!» — вскрикнул про себя Гилл.

— Кто? — спросил Тезей.

— Тиреней, из Микен.

— Он всегда берет самых лучших, этот коллекционер душ из Аида… Подробности.

Гилл рассказал, профессионально выделяя главное.

— Пожалуй, я могу назвать тебе и имя кентавра, — сказал Тезей. — Нерр, внук Хирона, знаток иноземных языков, звездочет, книжник, путешественник. Я никогда его не видел, но с Тиренеем и с браслетом Хирона мог оказаться только он.

— Может быть, ты знаешь и их убийц, царь? — спросил Гилл. — Коли уж ты знаешь их имена, знаешь, что они должны были путешествовать вместе. Кто убил их?

Он рисковал навлечь на себя гнев, но сейчас такие опасения ничего не значили — Гилл понимал, что столкнулся с чем–то значившим неизмеримо больше, чем интриги–однодневки.

— Их убило Прошлое, Гилл, — сказал Тезей. — То есть все равно что никто.

— Но так не бывает, — сказал Гилл. — Должен быть конкретный человек, отдавший приказ, должны быть исполнители.

— Этого не знаю. Возможно, я мог бы тебе помочь, рассказав о прошлом, но слишком долго пришлось бы рассказывать и нет уверенности, что я назову виновников, — порой очевидец событий знает меньше, чем тот, кто сто лет спустя пишет исторический труд.

— Рукопись Архилоха — легенда?

— Не знаю. Тиреней был уверен, что нет.

— Но сам–то Архилох существовал?

— Еще бы, — сказал Тезей. — Я его хорошо знал. Но что с ним сталось после смерти Геракла, куда исчезла рукопись и была ли она — неизвестно. Архилох была интересный малый, этакая смесь воина и книжника, — во времена моей молодости таких хватало, да и нынче они не перевелись.

— Значит, он исчез?

— Я тогда был на Крите, — сказал Тезей. — Все произошло без меня расправа Геракла с кентаврами и его смерть. Вдруг распался отряд Геракла: кто погиб, кто побрел неизвестно куда. Я так и не выяснил подробностей не до того было.

— Понимаю, — сказал Гилл. — Царь, я ставлю вопрос иначе — есть ли сейчас кто–нибудь, кому нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в этой рукописи что–то, из–за чего и сегодня гибнут люди? Царь!

Он подался вперед, но Тезей остановил его властным движением руки. Откинул голову, прижав затылок к резным кедровым доскам, бледность заливала крупное лицо с резкими красивыми чертами, похожее на каменные львиные морды с микенских ворот. Гилл вдруг подумал, что Тезей стар. До сих пор такой мысли не приходило в голову, язык не поворачивался произнести это слово, потому что почтенный возраст и старость — понятия с разным содержанием. Сейчас они слились в одно, и Гилл не узнавал своего кумира, своего героя.

Тезей заговорил тихо, медленно и внятно, но Гилл не знал, помнят о его присутствии или нет:

— А есть ли она, абсолютная истина? Когда я был молодым, когда у Геракла не было ни одного седого волоса, ответы казались недвусмысленными и четкими, все было по плечу, и мы верили, что не сегодня завтра перевернем мир. Но проходят годы, и с каждым новым свершением видишь, что впереди высятся те же неприступные вершины, а друзья и соратники один за другим уходят в небытие…

«Ему крепко досталось, — подумал Гилл. — Ударов судьбы выпало на долю предостаточно — смерть в расцвете красоты и молодости Ипполиты, первой жены, той самой прекрасной амазонки, смертельная вражда второй жены, Федры, с пасынком Ипполитом, ее безумие и самоубийство, смерть Ипполита. Годы заключения в Аиде. Раны, тяготы долгих походов, бешеный, нечеловеческий труд — сколачивание и укрепление новой Аттики. Для обычного человека слишком много. Да и для сына Посейдона — тоже. Но он не может, не должен, не имеет права сломаться — человек, полубог, в которого я беззаветно верю!»

— Так о чем мы? — спросил Тезей, он снова был прежним, но Гилла больно царапнуло понимание, что Тезей, оказывается, может быть и другим.

— Есть ли люди, которым нужно захватить или уничтожить рукопись Архилоха? Есть ли в ней самой что–то настолько важное? Что–то, до сих пор не потерявшее значения?

Он начинал уже бояться, что не дождется ответа.

— Я не знаю, — сказал Тезей. — Весьма возможно… Тебе следовало бы прекратить это дело. К чему нам сражаться с лемурами? [в древнегреческой мифологии лемуры — тени мертвых, беспокоящие по ночам живых]

— Боюсь, что эти лемуры целиком из плоти и крови.

— Все равно, — вяло сказал Тезей.

— Это приказ?

— На твое усмотрение. Если не боишься.

«Но что же происходит?! — вскрикнул про себя Гилл. — Я теряю нить, перестаю что–либо понимать, а меж тем мне как раз надлежит все понимать и все предусмотреть. Не говоря уже о том, чтобы все знать. Чьи руки тянутся из прошлого и что произошло двадцать лет назад у горы Эримант?»

— У тебя все?

— Меня беспокоят «гарпии», — сказал Гилл. — Они все больше наглеют. Пропадает оружие, а виновных никак не удается отыскать. Менестей собирает все больше слушателей.

— Это несерьезно. В конце концов, я сделал для Афин неизмеримо больше, чем какой–то горлопан, который вообще не сделал ничего.

— Возможно, — сказал Гилл. — Но я ловлю себя на мысли, что на приемах слежу за нашими царедворцами, пытаясь угадать, у кого из них может оказаться под одеждой кинжал.

— А это уже чуточку смешно.

— Возможно, — повторил Гилл. — Но очень уж неспокойно у нас в последнее время. Я могу идти?

— Да. И постарайся не выдумывать новых сложностей. Нам хватает забот со старыми.

Гилл шагал по коридорам размашисто и слепо, не видя и не слыша никого и ничего, и сановники торопливо отшатывались, вновь поминая злым шепотом проклятого Дорийца, а челядь рангом пониже, не имевшая права негодовать вслух, со сладкими улыбочками кланялась, прижимаясь к стенам. Он был в ярости. Холодная, мрачная, пахнущая кровью тень, словно вырвавшееся из Аида тяжелое черное облако, наползала на солнечные, безмятежные Афины. Может быть, видел и ощущал ее ядовитое дыхание только он, а Тезей… Что–то непонятное и тревожащее происходило с Тезеем.

Он спустился в маленький дворик. Выжидательно придвинулись его люди. Гилл поманил отвечавшего за тайную охрану дворца сыщика Сигму и сказал резко: