Александр Серегин - Нереальные хроники постпубертатного периода

Ян часто вспоминал Петра Андреевича, употреблял его определения и обороты. Он даже на жизнь всё чаще смотрел через призму его дискуссий с наставником. Неоднократно собирался его проведать, но домашний адрес потерялся, а на работу идти было как-то не с руки, поэтому Ян так и не собрался посетить его, ни осенью, ни наступившей зимой. Всегда была какая-то уважительная причина. В ноябре в Одессе начинают дуть пронзительные ветра, Черное море штормит. С неба сыплет непонятно что, толи снег, толи дождь. Часто не хочется из-под одеяла выползать не то, чтобы ехать куда-нибудь.

Незаметно подобрался Новый год, а с ним конец семестра и зимняя сессия. Надо было активизировать учебу, но предновогоднее настроение не способствовало этому. Не хотелось думать, что еще не пройдет похмельный синдром после новогодних праздников у лучших студентов, а сессия уже начнется.

На последней неделе перед Новым годом Яна затащили на новогодний бал в Дом студентов. Он совершенно не собирался проводить время в дамском обществе, поэтому не отказывался, когда они с одногруппниками перед балом интенсивно принимали горячительные напитки. Погода была отвратительная — мокрый снег, переходящий в очень холодный дождь. Яну не хотелось простудиться, поэтому доза была впечатляющая. Он не всё хорошо и отчетливо помнил и теперь казнил себя за это, потому что наконец-то встретил девушку, которая его очаровала, во всяком случае, ему так показалось. Последние дни он не мог не о чем и ни о ком думать, кроме неё. Самое прискорбное в этом было то, что он не знал точно, как её зовут, где живет и только предполагал, что она учится в технологическом.

Это было первое яркое событие в жизни Яна за последние месяцы, он немножко утомил Андрюху своими постоянными воспоминаниями о встрече с понравившейся ему девушкой. За неделю он так ничего и не узнал о ней, но постоянно искал новые возможности. Все его разговоры крутились около этой темы.

Вечером тридцатого декабря они лежали на кроватях в своей комнате и лениво перебрасывались фразами.

— Андрюха, ты знаешь, совсем учиться не хочется.

— Чего ж тебе балбесу хочется? Выпить?

— Почему сразу выпить? У тебя только бухло на уме. Мне хочется лежать, мечтать, писать стихи, надеяться.

— А я бы лучше выпил, Новый год к нам в дом стучится, тридцатое, как-никак.

— Я вот подумал, мы там видели Костика из технологического, а вдруг он её знает?

— Кого, Виолетту?

— Ну, Виолетту или Снежану, я так и не понял, когда она говорила серьезно.

— Надо было меньше пить, а то позаливают глаза, а потом не могут вспомнить имя любимой девушки. Чтоб вы смолы горячей пообпивались, — подражая голосу Ксении Ивановны, осудил Андрей.

— Ой, ты б уже молчал.

— Чего это сразу — молчал? Я если пью, то помню всё … или вообще ничего, а ты — тут помню, тут не помню, как Доцент из Джентльменов удачи. Она первый раз тебе, что сказала?

— Снежана.

— Значит точняк, Снежана, потому что второй раз ты к ней подходил уже после второй бутылки портвейна и с памятью у тебя уже могли быть проблемы.

— Ты откуда знаешь? Тебя же там не было.

— Громадный жизненный опыт, ты только после второй к девушкам смело подходишь…, но Виолетта тоже красиво.

— А сама она знаешь, какая красавица? Я вот человек натуры творческой и то не могу описать всю её красоту.

— Значит уродина. У эстетов всегда крышу рвёт от уродин. Вот скажи мне, что Дали нашел в Гала? Ни хрена хорошего или эта, как её, Софи Лорен. Губищи во, — Андрей показал характерный жест у рта, — мне было бы стыдно на улицу с такими показаться, а она туда же — в красавицы, одно только — грудь у неё толковая, а так уродина уродиной.

— Нет, Андрюха, тут всё соразмерно. Прекрасная украинская красота, кареглазая брюнетка с обалденной фигурой. Про ножки, я вообще молчу, что длина, что стройность.

— Ян, ты так рассказываешь, как будто месяц с ней в постели провалялся. За ручку два раза подержал и всё, что там можно было увидеть?

— Да, Новаковский, темный ты, дикий человек, нет в тебе ни высоты, ни тонкости.

— Не согласен, неделю назад на военке мерили, сто восемьдесят пять и семьдесят кг, так что есть и высота и тонкость. Конечно, на таких харчах разве откормишься? Вот сейчас выпить хочется, к тому же Новый год, а я лежу сухой, как лист и даже перспективы не намечается.

— Кто ж тебе виноват, что все бабки в карты спустил? Но можешь не переживать, я другу не дам от голодной смерти погибнуть. Можно, кстати, картошки нажарить.

— Ян, я вижу, тебе твоя Матрена со слухом уже что-то сделала, что дальше будет, не знаю, боюсь даже прогнозировать, если начнет болезнь в мозги проникать — труба. Я тебе говорю, выпить хочется, а он, картошки нажарить!

— Какая Матрена?

— Ну, Виолетта или Снежана, какая разница. Всё равно ты друга уже не слышишь, с ушами у тебя проблема, врубаешься?

Весь диалог происходит в положении лежа, в кроватях, в сумерках, почти в темноте. Лень даже встать включить освещение.

Открывается дверь, из коридора врывается луч света. В комнату вступает Борис — староста группы.

— Всё балдеете лоботрясы, а кто будет к сессии готовиться, курсовик сдавать?

— Борь включи свет, пожалуйста, а то так на душе темно, что выпить не с кем.

Борис дергает включатель и нехитрый студенческий интерьер освещается яркой лампой.

— Спасибо друг, ты принес нам свет, ты наш Прометей, ты наш спаситель.

— Всё дуреете? Между прочим, я из института.

— Святое дело, ты же староста.

— Вам тоже не мешало бы иногда туда появляться.

— Борюсик, не нагоняй тоску. Во рту так пересохло, что учеба на ум никак не идет, а Ян вообще влюбился и как влюбился. Такое впечатление, что дури пыхнул, такую херню несет. Тем более ты ж нас знаешь, мы, когда надо на переднем крае, а сейчас, ну никак. Так что не нервничай. Все сдадут и всё сдадут, только не все сразу и не всё сразу.

Борис еще раз окинул взглядом два ленивых тела.

— Пресняков сказал, что завтра последний день принимает «курсак», потом уезжает в командировку и до конца сессии его не будет. Так что, кто не успеет сдать, со стипендией может попрощаться.

— И что вместо него никто не будет принимать?

— Ты же знаешь Преснякова, он же деловой. Никому не разрешает принимать, так что без него никто не сунется.

— А ты сдал?

— Только что, насилу уговорил.

— Конечно, тебе хорошо, ты староста, у тебя всегда примут.

— Я еще иногда что-то делаю в отличие от вас. Знаете анекдот про старого еврея: купи билет.

Дверь закрылась. Андрей задумчиво сел на кровати:

— Меня старик за «степуху» грохнет, он же думает, что я тут передовик, если я без «степухи» останусь, придется в порту тюки разгружать. Он мне это дело никак не компенсирует. Надо что-то делать.