Олег Говда - Призрак и сабля

— Государь к нам… — неожиданно отозвалась кикимора. — По лестнице ужо подымается.

— Вот незадача, — озаботился Феофан. — Раньше упредить не могла, курица безмозглая? Похоже, не удастся мне тебя попотчевать, Василий. Не хочу, чтобы царь стороннего человека увидел. Сразу вопросы возникнут… Утаить, не доложить своевременно — это одно, а врать, глядя Иоанну Васильевичу в глаза, я ни по чем не осмелюсь. Кикимора! Сооруди быстро гостю узелок в дорогу, такой — чтоб птице в когтях унести. Да не скупись — самые лучшие куски положи! Извини, брат Орлов, позже закусишь. Ну, даст Бог, еще свидимся. Лети… — и поспешил к двери, за которой уже слышались уверенная поступь.

С наслаждением вдыхая широко раздутыми ноздрями пьянящий воздух, упиваясь дарованной свободой, сильным телом и тем, что больше нет нужды десятилетиями торчать в затхлой и темной пещере, Призрак несся по степи, едва касаясь копытами земли. Будто парил над ней. Та-дам… — и полет. Та-дам… — и вновь полет…

Прямо на глазах растет и близиться небольшая дубравушка, только что казавшаяся малым пятном на горизонте.

Свистит ветер, вздымает горбом жупан на седоке.

Ощущая его беспредельную радость, Кунице было жаль придерживать бег коня, но ничего не поделаешь: Степан с парой обычных лошадок, хоть и самых лучших, какие только можно было купить в Ужали, постоянно оставался позади. Вот и опять побратим громко засвистел, призывая Тараса подождать его.

— Угомонись, атаман… — поплескал казак по шее скакуна и прибавил шутливо. — Видно и впрямь, буйный у тебя был норов — до сих пор дым из ноздрей пышет. Смиреннее надо быть… О душе подумать…

"Хотел бы я на тебя взглянуть, — проворчал в ответ тот, — после полувекового заточения… Но, вообще-то ты прав, парень. Нрав, как шило — в мешке от глаз не спрячешь…".

— Я вот все думаю… — громко проговорил Степан, подъезжая ближе. — Отчего у наших вполне достойных отцов такие дурные сыновья уродились? Не знаешь, случаем?

— Это ты к чему? — не понял побратима Тарас. — Что-то больно мудрено начинаешь. Как тот жид, что в долг приходил просить. Со спины…

— Вот и я… о том же… — запыхавшись от головоломной скачки, здоровяк произносил фразы рваными кусками. — Совершенно… соображать разучились. Все… в седло вскочить… норовим… Погнать куда-то, да сабелькой… помахать…

— И опять я не возьму в толк: о чем ты? — дернул подбородком Куница. — Яснее говорить можешь?

— Я и говорю… Куда мы несемся, будто угорелые?

— Ну, так — домой. К лешему…

— Угу, — сострадательно покивал Степан, стуча пальцем по лбу. — Совсем плох, хлопец… Я-то, ладно, не зря говорят: "влюбленный и сумасшедший одно и то же", не привык еще — вот и опростоволосился, а твоя сметливость куда подевалась? Сколько рощиц да перелесков, мы с тобой уже промахнули впопыхах? А ведь в любом из них можно было лешего кликнуть.

— Точно, — покрутил ошарашено головой Тарас. — Как я сам не сообразил? Ведь чуду лесному любое расстояние нипочем. Как он нас тогда к пещере мигом отправил. Да и после — за бочонком явился… Спасибо, что надоумил. Слезай с коня, отдохнем, перекусим, заодно, и его позовем.

— А чего меня звать-то? — вышел на опушку, шышкообразный леший. — Давно жду, когда образумитесь…

— Вот же вредная нежить! — возмутился Степан. — А раньше ты не мог объявиться? Без напоминания?

— Э нет, увольте… — поднял узловатые ладони отталкивающим жестом, лесной хозяин, подходя ближе. — Нам, в человеческие дела соваться, самое неблагодарное дело. Люди все равно доброго совета не послушаются и сделают по-своему разумению. А тебя же, нежить коварную, потом, во всех бедах и обвинят. Пожили — знаем…

— Ну, так что: отдыхаем, или сразу домой, в Михайловку? — взглянул на побратима Тарас, не выказывая желания продолжать бессмысленную перепалку.

— Можно, сразу… — понял его поспешность Степан. — Ты как, чудо лесное — спроворишь?

— Почему бы и нет? — пожал узловатыми плечищами тот. — Уговора вы пока не нарушали, стало быть, сдержу свое слово и я… — а потом забубнил себе под нос чуть тише, но так, чтоб слышно людям. — Значит: лошадь с человеком к пещере оплачена. Остается доставка бочоночка с кладом, двух человеков, двух лошадей, заколдованного призрака, который и сам мог бы… Ах, да, чуть не забыл: надбавка за добрые вести… Итого — с вас причитается десять монет и ценный кубок к оговоренному раньше блюду. Ну, и с угощением особо не затягивайте, а то — в следующий раз придется и меня дольше дожидаться.

— Чего ты там бормочешь? — ухо Куницы мгновенно уловило самое важное. — Какая еще добрая весть?

— Вообще-то ты прав, — уважительно проворчал леший. — Какой смысл платить за весть, если вы в Михайловке и так обо всем узнаете? — и, сокрушенно вздохнув, подытожил. — Пусть будет семь…

— Да я не о том! — воскликнул казак. — Хоть двадцать семь! Весть, какая? Говори же, дубина стоеросовая! Не томи душу!

— Двадцать семь, так двадцать семь… — быстро согласился тот. — Хозяин-барин… Наше дело предложить, а соглашаться или нет — ваше. А новость стоящая, хорошая… Обижен не будешь.

— Если ты… — зарычал Куница, спрыгивая с седла и непроизвольно кладя руку на эфес сабли.

— Девица твоя домой воротилась! — выпалил леший, делая вид, что испугался. — Всего-то и делов. Чего сразу за оружие хвататься?

Он явно скучал и был не прочь побалагурить с людьми.

— Ребекка?! — этому известию даже Степан удивился. А Тарас вообще потерял дар речи. — Как же она смогла от инквизитора удрать?

— Самому видеть не довелось, врать не стану, — обстоятельно объяснил леший, — но кум водяной утверждает, что это его русалки учудили. И я ему верю… Эти хвостатые девицы, жуть как на законников лютые. Ведь именно те распорядились утопленников за кладбищенской оградой, да еще и без надлежащего отпевания хоронить. Вот русалки теперь мстят им и вредят везде — где только смогут дотянуться.

— Это правда?

— Конечно! Русалки их настолько ненавидят, что так и норовят утащить всякого святошу под воду. Оттого те купаться и не любят. Неужто сами не замечали, как от их немытых тел козлами воняет? А тут водяным девам просто пофартило. Это ж надо было учудить: ночью в реку залезть?

— Я о Ребекке спрашиваю, а не о монахах!

— О Ребекке? — леший сделал вид, будто удивился. — Не-а… от Ребекки не воняет. Она отварами из ромашки и череды умывается, а волосы всегда в мяте и любистке полощет. Это ты напраслину на девицу возводишь, парень… От нее очень даже приятно пахнет… Лесом и травами…

— Слышишь, ты шутник лесной, — не сдержал улыбки Степан. — Может, хватит на нас свое поросшее мхом и плесенью остроумие испытывать? Домой пора… — и на всякий случай уточнил. — В Михайловку.