Евгений Щепетнов - Монах

— Из арбалета, когда он выходил из дома купца.

— А зачем ты его убил? Что он тебе сделал?

Андрей достал из-под рубашки крестик и размашисто перекрестился.

— Я вас ненавижу! Вас надо уничтожать, как бешеных собак!

Адепт еще более довольно усмехнулся:

— Теперь ясно. Взять этого боголюба!

Не дожидаясь, когда его схватят гвардейцы, расслабленно стоящие перед адептом, Андрей сделал невероятный рывок вперед, рассчитывая успеть перед смертью удавить еще одного поганца-адепта, сбил с ног двух гвардейцев, уже почти дотянулся до улыбающегося исчадия, когда сзади на него обрушился тяжелый удар — видимо, плоскостью меча, — и он оказался на земле.

Он еще тянулся к адепту, когда не него обрушились удары со всех сторон — били ногами, руками, пинали так, что он почувствовал, как у него хрустнули ребра. Он схватил чью-то ногу, повалил ее владельца и вцепился ему в горло зубами, разрывая гортань, как дикий зверь. Жертва заверещала, потом забулькала кровью и задергалась под ним. Еще несколько сильных ударов почти выключили монаха, и только он подумал: «Забьют до смерти, хоть без пыток обойдется», как адепт крикнул:

— Не трогать его больше! Связать, привязать к столбу, мы потом допросим, кто такой и откуда взялся.

Андрей пришел в себя от боли в запястьях и обнаружил, что привязан к столбу. Грубая толстая веревка врезалась в кожу, голова у него кружилась, тело саднило от побоев. Когда туман в глазах развеялся, Андрей увидел, что практически ничего не изменилось — девчонка как лежала, так и лежит на плахе, ее семья так и стоит в ожидании казни, а адепт что-то вещает с возвышения. Прислушался.

— Мы выявили этого боголюба, покусившегося на жизнь адепта Васка, ему предстоит умереть на жертвенном алтаре в Праздник жертвы или закончить жизнь на арене Круга, а сейчас мы увидим, как приносят в жертву пособников боголюба! Это с их помощью боголюб смог убить адепта Васка! И пусть все запомнят, чем заканчивают те, кто идет против служителей Сагана!

Андрей закашлялся, выплюнул сгусток крови и хрипло крикнул:

— Эй ты, тварь! Отпусти невинных! Ты же получил то, что хотел! Я убил вашего хренова Васка, зачем тебе жизнь этих людей?!

— Зачем? — усмехнулся, подойдя ближе, адепт. — Ну как зачем? Вот пусть все, кто замышляет против исчадий, видят, что бывает после того, как они совершат преступление. Невинны, говоришь? А нет невинных. Все виноваты. Их души нужны нашему Великому Господину, и ты дал повод их забрать. И теперь оставшееся до смерти время мучайся, что ты стал причиной гибели такой прелестной девушки. Гляди, какая сладенькая… была!

Адепт выдернул из складок своего плаща небольшой кривой, как серп, нож и воткнул его в подреберье отчаянно закричавшей девушке. Она сразу обмякла, потеряв сознание, а адепт распорол ее поперек, сунул в разрез руку, с усилием рванул что-то и вытащил из грудной клетки еще сокращающийся красный комок — сердце. Он с торжеством поднял его над головой и прокричал:

— Прими в жертву это сердце, Саган!

Он бросил красный комок на помост, сердце мокро шлепнулось на грязные доски и еще продолжало вздрагивать, потом сокращения стали слабее, слабее… и наконец затихли.

Тело несчастной подняли за руки и ноги и, как тушу убитой свиньи, сбросили к подножию помоста, в пыль.

— Давайте следующего! — крикнул возбужденный адепт. Его глаза блестели, он поднял руки вверх и слизнул с обнажившегося локтя каплю крови длинным, как у змеи, языком.

Следующим был мальчишка, брат убитой девушки, он тонко кричал и плакал… потом младшая сестра… потом все слилось в вереницу мертвых тел и вырванных из них красных комков.

Андрей сейчас хотел умереть, но гораздо сильнее в нем было желание убить эту мерзкую тварь, наслаждавшуюся убийствами. Он дал себе зарок, что, если выживет, все равно найдет этого урода и убьет его страшно и мучительно. И еще решил — он пройдет через все испытания, только бы достать этого гада и его приспешников, ведь не зря же забросил его сюда Господь, не для того, чтобы он погиб так глупо и бесполезно? Ну не может же быть такого! Впрочем, заключенные фашистских концлагерей тоже думали, что такого быть не может и что все закончится хорошо…

После окончания обряда жертвоприношения всех согнанных на площадь отпустили, и они рассосались по своим домам, подавленные и тихие, видимо, под впечатлением от зрелища. Горожане вполголоса обсуждали этого боголюба, по милости которого погибла вся семья купца, и желали ему мучительной смерти, более мучительной, чем та, которая настигла несчастных жертв.

Многие сходились на том, что хорошо бы, если бы его отправили на Круг — скоро праздник, зрелищ тоже хочется. Давненько боголюбов не ловили, уже и забыли, когда в последний раз собирались у арены посмотреть, как их убивают бойцы.

Андрея отвязали от столба и на телеге повезли по улицам города в тюрьму. Прохожие и люди из окон домов кидали в него огрызками и нечистотами — одна пожилая дама умудрилась со второго этажа своего дома ловко облить его из ночного горшка, и теперь он благоухал застарелой мочой и дерьмом. Вот в таком виде он и попал в камеру городской тюрьмы.

В этой камере содержались все, кого ловили на улице — воры, убийцы, боголюбы и просто те, на кого показали как на преступников, угрожающих устоям государства и религии Сагана.

Уголовники, конечно, были в привилегированном положении — за них могли внести выкуп сообщники, или они могли договориться со стражей о том, что окажут им какую-то услугу, — они были в тюрьме как короли.

Камера представляла собой полутемное огромное помещение, в котором одновременно могло содержаться до двух сотен заключенных. Впрочем, «содержаться» — громко сказано. Все, что было тут из удобств, это огромные деревянные параши в дальнем углу, в которые справляли нужду сидельцы. Вместо нар полусгнившая солома, кишевшая насекомыми. По углам бегали крысы, за которыми от скуки и с голодухи охотились заключенные.

Андрея втолкнули в камеру, пнув в поясницу так, что у него потемнело в глазах. Он упал на мерзкую солому, потом с трудом поднялся на четвереньки. Встал и пошел разыскивать угол, в котором можно пристроиться и собраться с силами. Андрей знал, что ему придется очень туго в этом заведении, и сразу пытался определить стиль поведения и разработать план того, как ему тут выжить. В том, что это будет непросто, он не сомневался.

Найдя свободный клочок пола, он сел, опершись спиной о холодную стену, и замер, притянув колени к груди. Все тело болело, как минимум два ребра были сломаны или треснуты, засохшая кровь из рассеченной брови залепила глаз. «Крепко досталось, — подумал он, — но бывало и хуже. С перебитой ногой полз три километра, как Маресьев, и ничего, выжил. Главное — живой. Даст бог, еще воздам им по заслугам».