Евгений Шепельский - Имею топор — готов путешествовать

За это время я успел приглядеться к своим спутникам. Я предполагал, что негодяй, уморивший коней, находится среди них. Семеро — из них двое эльфов, уже замаранных обманом старины Фатика в Хараште и происшествием с пряжкой. Но отравить лошадей? Не-е-ет, эльфы... гуманны. К тому же — эльфы не лгут, если вы позабыли. Может, они и пытались указать кому-то дорогу (черт, но ведь эльфы не лгут! ), но отравить благородных животных — нет, на такое они не способны.

Значит, остаются эти пятеро. Гномша — и человеки. В общем, я присматривался к ним, но покамест никто не вызвал у меня обоснованных подозрений. Подробности своей жизни они скрывали, однако кое-что мне удалось выведать. Но — лишь самую малость.

По большей части, все они (кроме Монго) были энергичны, деятельны собранны, не допускали суетливых жестов и старательно слушались меня во всем. Правда, стараниями одного резвого гнома моих ушей достигли слухи, что Крессинда — едкая бабенка! — за глаза называет меня «командором без Ордена» и «генералом без армии», но носить такие прозвища, согласитесь, лучше, чем прозываться «тупым идиотом», «меднолобым бараном» и «горой мышц без мозгов». Костяшки моих кулаков до сих пор помнят челюсти тех, кто пытался дать мне такие имена.

Может, я и недостаточно велик для варвара, но по зубам могу съездить жестко, по-варварски, если меня довести.

Но, Гритт, кто же из них отравил лошадей и зачем?

Я так и не выяснил этого.

Они достаточно загрубели в пути, а Монго даже обзавелся траурной каймой под ногтями, отчего сильно страдал, без конца вычищая грязь острием кинжала. Однако никто не стонал и не жаловался. У них была цель — Оракул, и они двигались к ней с достойным упорством.

Тучный Альбо, на удивление, тоже не слишком уставал. Он нес свою вахту, помогал разводить костер, запросто мыл лошадей, тихонько матерясь себе под нос. Макушку брил каждый день перед утренней молитвой. «Зарастает, ишь...» — бормотал, тщательно выскребая кожу. По вечерам он рассматривал звездное небо и, сверкая тонзурой, чертил на песке астрологические диаграммы. Он спросил о дате моего рождения, на что я пожал плечами: не знаю. Дедуля Трамп решил, что мне было десять лет, когда он меня отыскал. Значит, сейчас мне тридцать два плюс-минус год. Никогда не увлекался астрологией.

Свой сан он держал в секрете, однако по тому, с каким пиететом относился к нашему клирику Скареди, я понял, что сан этот велик.

Тяжеловесная Крессинда в сапогах с высокими голенищами без конца жевала табак, сплевывая не меньше чем на десяток футов. Она была готова пройти и сто, и тысячу миль, гордо неся свою грудь и звание Жрицы Рассудка Шляйфергарда. В ней была такая... громоздкая убежденность в исключительной правильности своих взглядов и скрытое нежелание подчиняться мужчине: «Да, конечно, мастер Фатик, я сделаю, но вы, безусловно, дурак, хоть я н не произношу этого вслух». Впрочем, пока она держала свои мысли при себе, я был спокоен. Гномша питала нежность к командному тону и почему-то решила, что может помыкать моим напарником. Но Олник стойко держал оборону и только раз сорвался на крик, когда гномша попыталась заставить его перебирать гречку.

—Я не рожден для кухонного рабства! — отрезал он, развернулся и ушел.

Мысленно я ему зааплодировал.

Скареди, старый пес, казалось, вообще не испытывал усталости: он размеренно шагал, надвинув шляпу на нос, — здоровенный, плечистый, с морщинистой толстой шеей. Вечером он впадал в молитвенный транс у маленького реликвария из красного порфира. Там покоилась часть праха святой Барбариллы-страстотерпицы, которая до двадцати лет считала себя мужчиной. (Запутанная история.) Рыцарь отлично нес ночные вахты — именно он, а не я, поймал святого отшельника, обросшего вшивого мерзавца, который ужом пробрался в наш лагерь, чтобы стянуть съестное.

Изловив отшельника, Скареди сначала поинтересовался, в какого бога тот верует, и, когда выяснилось, что это не Атрей, показал реликварий и посулил впрессовать туда отшельника в живом виде. Ну а вломив анахорету пинка, он присовокупил к нему такое ругательство, что у меня на душе потеплело.

На ночь он втирал в кожу головы какую-то настойку, приторный запах которой прекрасно отгонял комаров и, вероятно, мог отбить аппетит у настоящего вампира.

—Лысею, — сказал он без тени смущения и щедро облил настойкой мой носовой платок. — Держите, мастер Фатик. Клянусь полушкой, настой отгоняет комаров на раз!

И вот как, скажите, такой замечательный человек мог отравить лошадей?

Имоен в своей тунике, открывавшей больше, чем нужно моему взгляду, двигалась бесшумно, сверкая крепкими икрами, плечами, другими частями тела и задорно поматывая пышным хвостом волос. Покладистая и всегда готовая помочь, смешливая и искренняя, она старалась держаться в голове фургона. Легкая улыбка не покидала ее загорелого лица, но подмигивания, честно говоря, начинали меня раздражать. Я не любитель молоденьких девушек, особенно тех, что вешаются на меня сами, да еще из числа нанимательниц. Гритт, вот вам и проблема: как ей об этом сказать по возможности деликатно, чтобы не получить стрелу в глаз?

Она происходила с нагорья Тоссара, жительница лесов, воспитанница тамошних друидов. Ребята они суровые, но не настолько, чтобы воспитать из девчонки пуританку и буку. Хотя — между нами — лучше бы такой ее и воспитали. Жаль, что в ее голове было пустовато...

Монго... Хм. Из частностей, что заслуживали внимания, мне удалось лишь выведать, что он дворянин видной фаленорской фамилии и вырос без родителей, убитых Вортигеном. Бедняга. Сирота-аристократ, это сурово. За исключением чистоты ногтей, его преследовали лишь две мании — сочинение стихов и игра на лютне. Когда спало напряжение первых дней пути и он впервые коснулся струн («Лето звонкое пропело/ О любви своей несмело...»), я остановил фургон и предупредил сиротку, что каждый следующий аккорд будет стоить ему зуба. Я люблю пение и музыку лишь в трактире и то не всегда, а в своем отряде такого не терплю. Он обиделся, но ничего не сказал. Потом я часто замечал, как немо шевелятся его губы. Сиротка сочинял стихи!

Короче говоря, все они и на первый, и на второй, и на третий взгляд казались довольно приличными ребятами (ну и девчатами тоже). Они спокойно ели походную пищу у костра, не жаловались и не скулили, запросто стирали бельишко в ручьях и исполняли работы по обустройству лагеря. Я решительно отказывался верить, что кто-то из них мог убить лошадей.

Они, повторюсь, были праведниками, которые упорно шли к своей цели — Оракулу.

Что касается эльфов, то они вели себя тихо, как мыши. И принц, и добрая фея, облеченные в одинаковые дорожные костюмы, безропотно исполняли мои приказы, а большего мне и не было нужно. Ну разве что прижать к себе эльфийку и поцеловать без риска оказаться насаженным на собственный меч. Но Виджи держалась подчеркнуто холодно, за все эти дни я так и не смог ее разговорить.