Евгений Шепельский - Имею топор — готов путешествовать

Биваки моих знакомцев кипели, как облитые водой муравейники. Я наблюдал за ними минут десять, но ни Убийцы, ни Ночные, ни Охотники не рискнули сдвинуться с места. Хлесткие пощечины Фрея сработали как надо. Посланники гильдий уныло забрали трупы и разошлись; для покойников начали рыть могилы.

Фрей не показывался. Очень хорошо. Просто — замечательно.

Полудемон допустил три ошибки. Он не прикончил Зузанку, и теперь Ночные и Охотники были исключительно злы на Убийц, главаря которых помиловали. Кроме того, им требовалось время, чтобы выбрать новых лидеров. Охотники должны избрать нового предводителя, а Ночные — кандидата в члены Коллегии. В вопросах передачи верховной власти хараштийские злодеи крайне щепетильны. Я подозревал, что дебаты затянутся надолго, может быть, до утра, и даже смертоносец не сможет им помешать. Занятно было бы взглянуть, как он попытается гнать стада, лишенные вожаков, вперед. Думаю, он доигрался бы до генерального бунта. Это была его вторая ошибка. Ну а третья заключалась в том, что для укрощения строптивцев он использовал магию, выжав себя и подельников до капли. После заклятий такой силы обычный маг должен отлеживаться пять-шесть часов в забытьи, напичкавшись целебными эликсирами. Полудемон наверняка восстановится быстрее, скажем, часа за три. Но Правдивые Маги — простые людишки. Значит, Фрей пока лишен своего самого главного оружия, чтобы запугать и двинуть вперед хараштийских висельников.

Таким образом, мы получили около пяти часов форы. Слишком мало для того, чтобы успеть подняться на перевал, но достаточно, чтобы провернуть одно дело.

Я задумал исключительную подлость.

Пустить им всем кровь — их же руками.

Настроение у меня было злобно-веселое. Это был настоящий свирепый кураж, я уже и забыл, когда на меня в последний раз так накатывало.

Гшаан не изменил своего положения на фоне красно-оранжевого заката. Жирная черная моль, которую не прихлопнуть. Я погрозил ему кулаком и спустился с горки.

Джонас Скареди продолжал молиться, скорчившись в три погибели. Я потрепал его по литому плечу:

—Все, уже все!

Он вздрогнул, будто я выдернул его из сна.

—Все? — Паладин неверно истолковал мои слова и побледнел: — Растудыть!

—В хорошем смысле. Можно сказать, что небо услышало нас. — Не пускаясь в пояснения, я отдал ему подзорную трубу и велел занять свое место.

Уже пали сумерки. До прихода темноты оставалось меньше часа.

Все наши, кроме Олника и Крессинды, собрались возле фургона. У Монго в глазах плескался вопрос: «Боже, зачем я сегодня проснулся?». Он не трусил, но жестокая хандра овладела им прочно. Имоен была рядом и что-то шептала ему на ухо. Она не любезничала, нет. Похоже, она взяла на себя заботы матери-утешительницы нашего отряда. Альбо все еще возился с гороскопом у маленького костерка: он вычерчивал хитромудрые таблицы карандашом в толстой тетради и заглядывал в толстенькую, оплетенную в кожу книгу. В звездах он не нуждался, заканчивал расчеты, начатые пять дней назад.

Имоен вздернула голову, блеснули глаза:

—Мастер Фатик?

Я знаком велел подождать.

Эльфы сидели на поваленном дереве, пристроив клинки между ног. Виджи облачилась в те самые полосатые штаны, что были на ней в первый день нашего знакомства. Штанишки-вырвиглаз, лично для меня. Я испугался, как бы они не стали моим фетишем. Затем решил, что вряд ли — они смотрелись так возбуждающе только на эльфийке. Э-э, на моей эльфийке.

Принц, случись где-нибудь конкурс на самую каменную рожу и глаза-пуговицы, оторвал бы первый приз. Я невольно позавидовал его выдержке. Впрочем, может, он тайком принял щепоть грибной пыли, я ведь не рылся в его багаже.

Добрая фея подняла голову, изломив тонкие брови. Я ей подмигнул. Потом окинул всех насмешливым взглядом и осклабился в ухмылке:

—Небо расщедрилось и даровало нам шанс. Монго, гляди веселей!

—Воистину? — тут же отмерз Квинтариминиэль.

—Воистиней не бывает. Явилась надежда на счастливый исход.

—Бог-ужасный! Изреките!

—Изреку, но только после ужина. Больше у нас не будет времени на еду до самого моста на Дул-Меркарин. Сидите, я потороплю гнома.

Олник продолжал помешивать рагу ложкой на длинном черенке, а Крессинда подкладывала хворост в огонь. Издали я просто залюбовался этой парочкой: муж и жена, причем жена в плечах шире мужа, и это не говоря уже про рост и объемы груди. Они о чем-то болтали без всяких признаков антипатии. Опасность, видимо, сблизила их. Олник выглядел счастливым и заливался соловьем, и это, учтите, в килте, на самом пороге гибели!

—Да-да, три ложки «огненной смеси», не больше! — Напарник, глядя на Крессинду, сыпанул в котел что-то из кожаного мешочка. Ложек десять, не больше. — А есть еще такой анекдот... Что ответит гном, если его спросят, в чем главная ценность ученых книг? Нет, не знаешь? — Он аж раздулся от радости донести Крессинде идиотскую шутку, бродившую по Хараште лет двести или триста. — Гном ответит: главная ценность ученых книг — в их толщине и мягкой бумаге!

На месте Крессинды я хрястнул бы придурка по лбу, чтобы отбить страсть к повторению дурацких шуток, но гномша — вы не поверите — засмеялась. Ох, женщины, женщины...

—А еще... Знаешь, почему ночью в гномьих пещерах темно? Потому что ночью гномы спят!

Жрица Рассудка опять засмеялась. Заметив меня, осеклась и даже слегка отодвинулась от напарника...

Олник, как тетерев, продолжал токовать, помешивая деревянной ложкой в котелке.

Когда я подошел ближе, в котелке что-то булькнуло и ложка растворилась. Нет, может, она просто сломалась, но у меня сложилось впечатление, что дерево именно растворилось. Мой напарник задумчиво изучил оплывший черенок и поскреб в затылке.

—Маэстро, — буркнул я, предчувствуя недоброе, — прежде чем угощать людей, хороший повар должен отведать еду сам.

Он подхватил на черенок немножко соуса и попытался оценить вкусовую гамму. Оценивал он ее не дольше секунды, затем побледнел и опрокинул котелок в кусты. Хлюпнуло знатно, большей частью — Крессинде на сапоги. Гномша выругалась, а гном виновато попятился.—Это все пе... пе-прец! — залепетал он. — Я положил на щепотку больше, чем нужно...

—Просто признайся, Ол, что ты решил отомстить эльфам за свою аллергию.

—Я? Ничуть не бывало! Батюшки, Фатик, да в чем ты меня обвиняешь! — Его голос сорвался.

Вмешалась Крессинда на рокочущем гномском. Олник покаянно теребил килт, испестренный подпалинами. Затем в нем очнулась гордость, и он ответил ей длинной трескучей тирадой, из которой я уловил только «эркешш махандарр».

Зря он это сделал. Лицо Крессинды побагровело. Ловким движением она сдернула с пояса молот и двинулась на гнома, как ожившая скала из подгорных легенд. Заметьте, молот она в него не швырнула, что говорило о многом. Впрочем, как и перец в фамильном рагу Олника.