Кол Бьюкенен - Фарландер

— Как ваши глаза? Уже видите?

— Да, зрение проясняется.

— Я не понимаю. Что с вами? Отчего вы слепнете?

— Со мной ничего . Я ведь уже говорил, что у меня болит голова. Когда боли особенно сильные, ухудшается зрение.

От дальнейших расспросов Нико отказался, решив не нажимать, пока Эш не в лучшем состоянии.

К постоялому двору вернулись примерно через час, промокшие и усталые. Служитель дремал, так что они тихонько прошли мимо и потащились на четвертый этаж, мечтая лишь о том, чтобы упасть на койку.

Сначала заперли дверь — на это ушел четвертак, первый из горстки собранных Эшем специально для таких целей и лежавших в чашке. Еще один четвертак потратили на то, чтобы зажечь газовую лампу. С помощью третьего отложили койку Нико.

Прежде чем ложиться, нужно было заняться раной. Бросив в монетоприемник уже четвертый четвертак, Нико повернул кран и набрал в чашку воды. Между тем старик достал из дорожного мешка медицинский пакет и, порывшись, извлек стерилизованные повязки, пузырек со спиртом, иголку и нитки. Рана оказалась не слишком глубокая, но широкая, с открытыми розовыми краями. Плоть вокруг нее потемнела и представляла собой один большой сплошной синяк. Эш капнул в нее спирта и зашипел сквозь стиснутые зубы. Потом побрызгал спиртом на повязки. Поджег спичку, прокалил в ее пламени иголку и вставил нитку в ушко. Руки его тряслись, кровь текла между пальцами, но больше одной попытки не понадобилось. Вдев нитку, Эш протянул иголку Нико:

— Зашивай.

Нико отпрянул. Глаза слипались, к векам как будто подвесили гирьки. Руки, ноги, все тело дрожало от усталости. Он чувствовал, что вот-вот свалится. Но деться было некуда, отказаться нельзя, а потому Нико взял иголку, сел рядом со стариком и попытался убедить себя в том, что знает, как это делается, поскольку был внимателен на уроках полевой хирургии в монастыре, а не валял дурака с Алеасом.

Пока Нико осторожно стягивал края раны, Эш с бесстрастным лицом наблюдал за его работой. Усталость пошла на пользу — отупевший мозг почти не реагировал на жуткую картину.

— Достаточно, — сказал наконец Эш.

Нико обрезал нитку ножом, наложил повязку, стащил со старика сапоги и помог ему устроиться на койке.

Эш опустил голову на подушку и закрыл глаза.

Нико наблюдал за ним исподтишка, и перед глазами вставала картина недавней схватки: почти слепой старик вихрем разрывает строй Регуляторов, меч в его руке летает, как будто невесомый, и весь этот смертоносный танец — блестящее подтверждение тому, что окружающий его миф — правда.

— Я, кажется, убил человека сегодня, — тихо сказал он, не зная даже, слышит его старик или нет.

Эш чуть-чуть повернул голову и приоткрыл глаза.

— И как ты теперь себя чувствуешь?

— Как преступник. Как будто забрал что-то, на что у меня не было никаких прав. Как будто стал кем-то другим, как будто испачкался.

— Хорошо, пусть так и остается. Тревожиться будешь потом, когда после такого же не будешь чувствовать ничего.

Но именно этого Нико и хотел больше всего: не чувствовать ничего. Как он вернется домой, как посмотрит в глаза матери после того, что сделал?

— У него могли быть дети. Сын. Вроде меня.

Эш закрыл глаза.

— Ты молодец, — прохрипел он.

Нико не слушал. Не сняв даже сапоги, он совершил самый трудный в жизни подъем — забрался на верхнюю койку, — растянулся на тонком матрасе и провалился в сон.

Так они и лежали, оба изможденные, в поту и засохшей крови, не слыша ни звуков разыгравшейся в комнате наверху драки, ни нескончаемого звяканья монет за стенкой.

Темные улочки вокруг дома оперы давно притихли. Сам театр тоже погрузился в тишину; представление закончилось, и зрители разошлись — кто-то отправился домой, кто-то — на поиски других развлечений.

Тележка покачнулась под тяжестью еще одного трупа. Команда чистильщиков работала молча, если не считать приглушенных натужных стонов или редких проклятий, раздававшихся за платками, которыми люди, занимавшиеся уборкой мертвецов, обматывали лицо. Двое, мужчина и женщина, стояли в сторонке и только наблюдали за ходом работ. Мужчина потягивал курительную трубку; женщина, кутаясь в плащ, подпирала стену.

— Вот и он, — заметил мужчина. — Наконец-то.

Еще одна запряженная зелом, больше похожая на деревянный ящик на колесах повозка въехала, поскрипывая, в переулок. Возница тихонько щелкнул языком и натянул поводья. Повозка остановилась как раз напротив мужчины и женщины.

— Ты не очень-то торопился, — упрекнула она.

Возница пожал плечами.

— Давно? — спросил он, спускаясь на землю.

— Не больше часа.

Возница снова щелкнул языком и, обойдя повозку сзади, открыл дверцу. Из проволочной клетки на него злобно смотрели две ищейки.

— Ну же, мои дорогие, на выход. Пора отрабатывать свой хлеб.

Открыв клетку, он привязал к ошейникам прочные поводки и лишь затем выпустил собак на волю.

Едва спрыгнув на землю, ищейки натянули поводки, но остались на месте в ожидании команды и только водили носами, выказывая желание поскорее начать охоту.

— След ведет туда, — подсказала женщина.

Но собаки уже сами поймали запах и потянули своего хозяина с такой силой, что он едва удержал их.

— Не отставайте, — бросил он через плечо, даже не став убеждаться, следует за ним кто-то или нет.

Регуляторы переглянулись и последовали.

В любом другом порту Мидереса внезапное появление военного галеона без опознавательных знаков, если не считать таковым нейтральный черный флаг, и с немалыми боевыми силами на борту вызвало бы немалую тревогу.

В Чиме, однако, к такого рода зрелищам давно привыкли. Вот почему, когда корабль пришвартовался у пристани и прибывшие на нем по-военному четко и дисциплинированно сошли на берег, лишь с полдюжины портовых нищих, в большинстве своем бывших моряков, калек и стариков, выказали некоторый интерес, угасший, однако, как только они поняли, что на подаяние рассчитывать не приходится. Только один из них, мужчина лет сорока с лишком, с обмотанным куском кожи обрубком вместо левой руки, задержал взгляд на молчаливых гостях. Бывший солдат имперского легиона, еще сохранивший некоторую ясность ума, отметил и армейские татуировки на обнаженных запястьях приезжих, и военную форму под штатской одеждой, и сдержанность в поведении.

Штурмовики, решил ветеран-калека, и отодвинулся подальше в тень, откуда продолжал наблюдать за чужестранцами. Их офицеры подошли к городскому стражнику. Недолгие переговоры завершились неким соглашением. К первому стражнику присоединились другие. Привели мулов. Матросы прибывшего корабля спустили на пристань тяжелые ящики, в которых вполне могло находиться, например, золото, и погрузили их на запряженные мулами повозки, после чего небольшая процессия под командованием офицера и в сопровождении стражников направилась в город.