Фред Саберхаген - Руки Геракла

Никто из пастухов и правда не видел, как я убил зверя, хотя некоторых озадачил звук, который они услышали из-за холма. Это был короткий мощный удар, прокатившийся по окрестным холмам, как раскат грома. Наверное, это был удар моей палицы.

– Его что, молнией убило? – приставал ко мне один совершенно голый парнишка.

– Нет. – Я в нескольких словах рассказал ему чистую правду о том, как я убил льва, причем так, чтобы ему было понятно.

Однако до него не дошло.

– Мы слышали звук, – сказал другой. – Как сильный удар.

Один лишь Тарн покачал головой.

– Нет, правда, Геракл, что произошло? – Казалось, он был уверен в том, что я шучу, но в его тоне слышалось уважение.

– Ладно-ладно, – сдался я. – Мы с Энкидом обошли холм и нашли подыхающего зверя. Может, на него с неба упал камень.

– Что? – Подростки поднимали взгляды вверх, выгибали шеи и сутулились, словно боялись, что с неба посыплется целый град камней. – Какой камень?

– Ладно, – я пожал плечами. – Такого не может быть. Значит, кто-то отравил его. Или он сам отравился.

– Что?

К тому времени подошли и остальные и тесно обступили тушу, тщательно рассматривая ее. Вскоре некоторые, размахивая перемазанными львиной кровью руками, говорили, что у гигантской кошки большинство костей переломано. Как же такое может быть, если лев сдох от отравы?

Если мои приятели-пастухи до того, как я убил льва, и так не знали, что со мной делать, то теперь они были полностью сбиты с толку. Однако постепенно они поверили в то, что я каким-то боком все же причастен к смерти льва, и вскоре уже никто не спорил по этому поводу. А мне было все равно, раз они не донимали меня своими вопросами. Потом, конечно же, когда моя слава выросла, легенды не оставили никаких сомнений в том, что это именно я убил чудовище. И уж в этом-то случае легенды почти не врали.

Вскоре стало ясно, что тот парнишка, который хвалился, что, дескать, умеет выделывать шкуры, изрядно преувеличил свои умения, как, впрочем, всегда делают мальчишки. На самом деле никто из нас толком ничего не умел. Может, шкура и была волшебной, но воняла она так, что даже шайка грязных оборванцев вроде нас не могла вытерпеть этого смрада. Мы растянули ее на раме, сделанной из тонких жердей, пришпилив ее львиными же когтями и зубами. Затем мы насколько могли отскребли дочиста внутреннюю сторону, причем мне охотно помогали и другие подростки, и отчистили ее песком. Затем мы оставили ее под солнцем и дождем. Прошел день, другой, но шкура все равно воняла.

Туша зверя еще не остыла, и мы продолжали трудиться над шкурой, когда забота о стадах, столь привлекательная еще несколько часов назад, вдруг показалась мне делом невыносимо тупым. Поначалу, еще ничего никому не говоря, я стал подумывать о том, чтобы уйти в большой мир и поискать счастья в приключениях. Скот, за которым меня послали следить, был уже в относительной безопасности, так что вряд ли меня можно будет обвинить в том, что я не оправдал доверия, если я просто уйду.

Но меня удерживало лишь то, что я просто не знал, куда идти и что делать. В отличие от большинства юношей, я не хотел идти на войну. Убийство льва наполняло меня неким удовлетворением, но в воспоминаниях об убийстве Лина не было ничего приятного, и я многое бы отдал, чтобы это забыть.

С другой стороны, если я вернусь домой, то мне придется жить скучной жизнью под вечным присмотром. Опять придется повиноваться родителям, как было в последние мои дни под крышей дома Амфитриона. Мало того – все вокруг будут ходить на цыпочках, опасаясь очередного взрыва ярости. Не пройдет и двух лет, как меня заставят жениться на девушке или женщине из семьи, с которой Амфитрион пожелает заключить союз. И я опасался, что знаю, о какой девушке подумывает военачальник.

Я угрюмо пытался все это объяснить моему племяннику. Мы сидели в тени одного из немногих зеленых деревьев, изредка попадавшихся среди пастбищ, и жевали соломинки.

– Что-что заставят? – спросил Энкид, наморщив лоб в явном усилии представить себе, как такого сильного человека, как я, родители могут заставить что-то сделать.

С подветренной от нас стороны сушилась на распялке шкура льва. Казалось, она нарочно сопротивляется всем попыткам яркого солнца высушить ее и лишить запаха, и продолжала отравлять воздух. Может, магия, которая защищала ее от оружия, защищала ее и от попыток выделать.

– Думаю, жениться, – сказал я. – На ком-нибудь…

– На ком ты жениться не хочешь.

– Ага.

Мой наперсник немного подумал.

– Она не очень хороша, да?

– Если это та, о ком я думаю, то хотя она и моложе тебя на пару лет, но уже страшна, как Цербер. Так что вряд ли с годами станет краше. А если я на ней женюсь, то вся ее семейка станет моей родней, и… – я безнадежно махнул рукой, не желая продолжать. Мои мысли, ясное дело, вернулись к Мегане, и я опять вообразил нас вместе на церемонии бракосочетания. Но такого, естественно, никто никогда не допустит.

Но Энкид все равно меня не слушал. Прикрыв рукой глаза, он всматривался вдаль.

– У нас гость, – сказал он.

Вечером к нашему костру подошел и попросил ночлега путник, явно напуганный слухами о льве и обрадованный тем, что ему посчастливилось найти честную с виду компанию. Мы не возражали, поскольку всегда были рады возможности услышать что-нибудь новенькое из большого мира. Это был плотный бородатый мужчина, который то и дело оглядывался, будто слышал за спиной чьи-то шаги. Он был при коротком мече. В этом, в общем-то, не было ничего необычного.

Естественно, первым, что заметил наш гость, была шкура льва – трудно было бы ее не заметить, так сильно она воняла, да еще и была растянута на раме, как знамя. Он сказал, что слышал в городе в нескольких милях отсюда о знаменитом льве, шкуру которого не брало оружие, и что пришел он сюда нарочно, много миль проплутав в этой глуши, надеясь встретить хоть кого-нибудь, кто действительно видел чудовище.

Но сейчас он недоверчиво рассматривал шкуру.

– И это именно тот зверь, который перерезал столько скота? – с сомнением спросил он.

– Тот самый, – ответил Тарн с такой гордостью, словно он сам зверя и убил.

Наш гость смерил шкуру оценивающим взглядом.

– Я думал, он больше.

– Может, она немного съежилась под солнцем, – вставил Энкид. И тут ему в голову пришла идея получше – на его взгляд, конечно: – На самом деле львов было двое, и самый большой ушел, – но услышал его только я, да и то вполуха.

– Любой лев может быть убийцей, – согласился наш гость, все рассматривая растянутую шкуру. – Конечно, это не самое страшное чудовище, о котором я слышал. По крайней мере, поблизости. Вашему льву повезло, что он не пытался охотиться в восточных болотах. Тогда его наверняка сожрали бы. Заглотили бы целиком, если уж его зубами не взять.