Алексей Семенов - Травень-остров

«И все из-за меня!» — со злобой отчаяния успел помыслить Зорко в тот краткий миг, когда перелетал над свинцовой морской бездной с корабля на корабль.

Он оказался на палубе, уже скользкой от крови. Рассматривать новый корабль, прикидывая его достоинства и недостатки, времени не было. Тут же перед ним мелькнул знакомый уже белый платок, державшийся на голове с помощью ленты. Зорко уже не думал, что ему делать: краткий бой рядом с Бьертхельмом и Труде быстро научил венна бить сразу, иначе убьют тебя. Ман — это, должно быть, оказался простой моряк, гребец — упал с рассеченной головой. И тут же чей-то клинок скользнул по плечу Зорко, едва не задев шею. Венн тут же шарахнулся в сторону, пригнувшись и одновременно разворачиваясь: пригодился опыт охотника, ведущего зимой схватку с тремя волками разом. Тогда Зорко выручили подоспевшие друзья. Были товарищи и теперь, но железо ранило злее волчьих клыков, а волки о двух ногах — волки-гурганы — были куда лютее серых из веннских чащ.

Развернувшись, Зорко узрел перед собой мана в шишаке и маске, затянутого в длинную до колен кольчугу, в наручах и поножах. В руке у него был страшный, изогнутый как сабля, широкий меч. Этот самый меч едва не лишил Зорко жизни.

«Жаль, не могу я, как Бьертхельм, кольчугу рубить!» — подумал венн и одновременно со всей силы, описав мечом широкую дугу, с разворота рубанул мана сбоку. Щит тому не помог: не ждал ман от Зорко такой прыти, вот и не успел закрыться. Затрещали рвущиеся железные кольца, и противник Зорко повалился на доски палубы, будто мешок с мякиной.

«Неужто!» — мелькнула у Зорко мысль. Но над поверженным стоял Бьертхельм: тело мана было рассечено от левой ключицы до сердца его мечом.

— Славный удар! — заметил сегван, пользуясь как-то невероятно возникшей в этом беспрерывном корабельном бою остановкой. Зорко глянул на убитого: кольчуга на левом боку его была прорублена, хотя и не так глубоко, как от меча Бьертхельма.

И снова завязался бой. Манов было вдвое больше, чем северян, но сегваны превосходили своих врагов опытом и яростью. Недаром команды двух или трех ладей брали на восходных берегах даже небольшие крепости и нападали на целые караваны судов, хорошо охраняемые боевыми кораблями. Сегванам не было соперников в уличном и корабельном бою, если только враг не слишком превосходил их числом.

Сейчас случилось именно так. Другой корабль манов вскоре подошел к горящей, но еще далеко не разрушенной ладье с другого борта, и воины с этой, почти не тронутой сегванскими стрелами бариджи, перебираясь через покинутый сегванами корабль — двое или трое оставшихся на нем рабов были мгновенно изрублены кривыми мечами, — шли на подмогу своим соотечественникам.

Зорко удалось пробиться к высокой корме чужого корабля. Здесь же оказались Бьертхельм и Труде. Невысокая — в сажень — лесенка вела на крышу надстройки. Сегваны в боевом порыве ворвались туда и сбросили оказавшихся там метателей аррантского огня в воду. Горшки с огнем в небольшом числе еще стояли там, готовые к бою. Неизвестно, кому из воинов кунса Сольгейра первому пришла мысль использовать это страшное оружие, но горшок, перекинутый сильным броском через ладью, упал на нос второго корабля манов, и тут же огненный ручей потек по палубе.

Лучники манов не остались в долгу. Тот, кто метнул аррантский огонь, уже лежал с пробитым горлом рядом с маном, пронзенным серой стрелой с белыми треугольниками-клыками: это была стрела Зорко. Хоронясь за щитами, коими маны закрывали от стрел своих метателей огня, сегваны принялись осыпать манов их же оружием. Ответом им были длинные стрелы манов.

На носу бариджи то и дело взлетал и опускался клинок кунса Сольгейра. Словно заколдованный, кунс пробивался к носовому возвышению, расчищая себе мечом дорогу так, будто крапиву сшибал. Растерявшись при виде такой мощи и ратного искусства, маны откатывались назад и теснились на носу. Подхватив валявшийся у ног чей-то лук — свой остался в ладье, под лавкой — Зорко быстро приладил тетиву и, зная, что сзади врагов больше нет, прикрытый спереди Труде и Бьертхельмом, принялся метать стрелы в тех манов, что взобрались на нос. Расстояние было невелико — саженей пятнадцать, да и время прицелиться было. Ни единый выстрел не пропадал впустую. Вскоре меч кунса Сольгейра поднялся последний раз, и последний защитник на носу с предсмертным воплем полетел за борт.

Бой теперь шел за середину палубы. Стараясь сбросить последних защитников бариджи с левого борта, сегваны одновременно пытались не пустить на захваченный корабль тех манов, что перебирались через горящую ладью. И это, до времени, удавалось.

Зорко, увидев, что на носу манов не осталось, принялся за перестрелку с лучниками другого корабля. Конечно, одному венну-охотнику было трудно соперничать с опытными стрельцами-воинами, но и теперь Зорко сопутствовала удача: лук манов оказался и прочнее веннского, и мощнее, и гибче, и бил он точнее. И Зорко, не отдавая уже себе отчета, выпускал стрелу за стрелой.

Зорко и не заметил, как третий корабль манов, где сегваны нанесли манам самый великий урон, оставшись при этом невредимыми, подошел к ним с левого борта, и маны, которым, казалось, судьбой назначено утонуть, дружно попрыгали на спасительную палубу. Кое-кто из сегванов хотел было за ними последовать, да Сольгейр не дал.

— Куда?! — закричал он так, что чайки затихли, удивившись. — Хёгг еще не так сыт, чтобы поперхнуться вашим мясом! Назад!

Принц Аша-Вахишты по-прежнему не уходил с палубы, несмотря на предупреждение Зорко. Видимо, кормчего сразила сегванская стрела, и принц сам теперь командовал судном.

Зорко успел подстрелить кого-то, но тут бариджа в свой черед огрызнулась стрелами, и сегванам пришлось затаиться. Не уступая крику Сольгейра, над морем раздался гортанный клич принца, искаженный маской. Мало кто мог понять, что он кричит, но было ясно, что он отдает своим людям новый приказ.

Маны все теми же баграми оттолкнули бариджу принца от брошенного корабля, захваченного теперь сегванами. Не прекращая стрельбы, корабль Паренди быстро удалился на десять саженей. На удивление, маны с другого корабля тоже стали перебираться назад через уже изрядно выгоревшую ладью, прыгая прямо в огонь и поспешно взбираясь по веслам и баграм на борт своего судна. Оставшиеся мужественно прикрывали их отход и гибли под сегванскими мечами. Бьертхельм и Сольгейр, словно две неодолимые стальные мельницы, двигались навстречу друг другу, к середине бариджи, вытесняя манов с корабля.

И тут, когда манов осталось вовсе немного, не более десятка, стал ясен замысел Паренди: в бариджу, недавно принадлежавшую ему, а теперь захваченную Сольгейром, опять полетели горшки с аррантским огнем. Мало того, что судно уже занялось от горящей рядом ладьи — пожар с левого борта просто некому было тушить, — так теперь новое пламя вспыхнуло на брошенной хозяевами палубе. Корабль манов, приняв на борт всех, кто успел до условленного мгновения перебраться через ладью, отошел от горящих судов, оставив немногих воинов на растерзание сегванским клинкам. И эти немногие сражались так, точно могли еще спастись.