Алексей Семенов - Травень-остров

— Верно молвишь. — Лейтах в полумраке явно улыбался, что Зорко, хорошо видевший в темноте, не мог не приметить. Пытал его вельх, не иначе! — Вот смотри, все люди сотворены из плоти. Каждому боги дали кровь, кости, руки, ноги, глаза. Скажи, в чем же причина столь многих раздоров и войн?

— А в том, что в непочтении к Правде живут, что богами и предками заповедана, — уверенно отвечал Зорко. — Слово богов — закон. Когда его не чтят, непотребство и случается…

— А ты сам всегда ли верно толкуешь слова? — спросил вдруг вельх, перестав сразу улыбаться.

— Коли ясно сказать, так и верно, — отвечал Зорко.

— Как же случилось, что ты ныне здесь, а род твой на Светыни, в дальнем далеке? — без ехидства, но требуя честного ответа вопросил Лейтах. — Правда ведь у вас одна?

— Не про всякого в Правде сказано, — замялся немного Зорко. — Про то, что не сказано, матери рода решают и кудесники.

— А ты согласен с тем, что они решили? — не унимался Лейтах. — Ты точно знаешь, что они не могли ошибиться? Есть у них вещь, подобная этой железной рыбе, определяющая истину?

Будь Зорко в родном печище, он бы, пожалуй, повел вельха к матерям рода, чтоб они его, не в меру говорливого, уму-разуму поучили. В Галираде, случись такой разговор где-нибудь на торжище, венн отвернулся бы и ушел. Здесь, в красноватой полутьме, в виду волшебной железной рыбины, что упрямо тыкалась мордой на полночь, Зорко задумался еще раз: если б нашел он нужные слова, чтобы сказать их матерям рода без дерзости, но с достоинством, позволили бы ему остаться и жить своей волей в том не столь уж многом, к чему он стремился? Или опять отвергли бы его, теперь уж бесповоротно? Нет, пожалуй, они поступили справедливо, и он, Зорко, был прав, что согласился с ними. Он был прав, но согласен ли?

А еще он чувствовал, что вельху нужно было, чтобы Зорко указал ему те весы, коими он, Зорко, сын Зори, венн из рода Серых Псов — вот как много было у него имен, и каждое обязывало по-своему! — отмерял доброе и дурное. Ему следовало назвать то, благодаря чему смел он говорить: «Я знаю!»

— И глуздырю ведомо, — ответил Зорко, — что есть Правда у каждого рода и языца, и у всякого своими богами данная. А коли судим по единому слову, то и в согласии я со своим родом. Я не изгой, а путник, и по слову Правды своей живу.

— Много ты слов сказал, — опять явил улыбку вельх: должно быть, доволен остался. — Выходит, словом едины люди?

— И словом, — согласился Зорко.

— Если я заговорю на языке вельхов, как ты меня поймешь? — опять стал допытываться Лейтах.

— Толмача призовем. А еще можно руками показать или нарисовать, — пожал плечами Зорко.

Он помнил, как, когда только начал ходить посмотреть на мимоезжие обозы, не зная ни слова на ином наречии, объяснялся с калейсами и вельхами жестами или чертил палочкой по земле, когда было и вовсе непонятно.

— Если твой чертеж будет красив, поймут ли тебя лучше? — тут же прицепился к слову вельх.

— Когда разберутся, что к чему, то и увидят, красиво или напротив, — рассудил Зорко. — А коли несуразно чертить, то не то что не залюбуются, а и не поймут ничего и смотреть даже не станут. Чего ж проще? — удивился в конце концов венн.

Ответом Лейтаха, к удивлению Зорко, был веселый, от души, смех.

— Попадись тебе шо-ситайнский демон, загадывающий загадки, он бы лопнул от злобы! — воскликнул вельх. — А я смеюсь, значит, я пока далек от бездны!

Зорко тут же вспомнил шо-ситайнских стражей, охранявших покой Пироса. Попадись им какой демон, он бы не от смеха лопнул, а от сабель.

— Пойдем, я провожу тебя к наставнику Геллаху, — отсмеявшись, уже серьезно сказал Лейтах. — Он будет говорить с тобой. Но пусть оставит тебя волнение: ты принят в ученики.

Вельх поворотился, чтобы отворить дверь, ведущую в покой, выстроенный на палубе.

— Погоди, — остановил его ненадолго Зорко. — Ты меня сейчас разными словесами испытывал, все ждал, что я на твои речи отвечать стану. По тому ли решил, что я достоин учеником Геллаха быть?

— Нет, вовсе нет, — просто отвечал Лейтах. — Геллах берет в ученики любого, кто просит об этом. У Пироса он видел то, что способны создать твои руки. Но он должен знать, чему следует учить тебя.

— И чему же? — недоверчиво спросил Зорко. — Или он слышал, что мы тут говорили?

— Он заранее сказал, каков ты. Я лишь убедился в том, что он прав, — развел руками Лейтах. — Но войдем же!

Он распахнул дверь, и перед ними открылась светлая горница. Свет проникал сюда из небольших оконец, забранных стеклом. Но больше всего света давало большое прямоугольное окно в потолке крыши. Стекло это было до того чисто, что нависавший над покоем Геллаха парус был ясно виден каждой своей складкой и каждым стежком.

Геллах сидел у стола на небольшой скамеечке за раскрытой перед ним огромной книгой, испещренной мелкими округлыми буквицами — аррантскими. Рядом лежала такая же книга, но место, на котором была она открыта, было пусто, и теперь Геллах сам, вооружась тонким пером и маленькой блестящей стальной рогулькой, вычерчивал что-то по пустому пространству листа. Одна нога рогульки твердо устанавливалась в нужную точку, другая же, повинуясь тонким и точным движениям длинных пальцев мастера, выписывала круг.

Завершив движение, Геллах встал и обратился к вошедшим.

— Входи, Зорко, и садись, — пригласил он венна. — В чем убедила тебя беседа, Лейтах?

— Ты был прав, Геллах, — отозвался провожатый Зорко.

— И в чем я был прав, Лейтах? — тут же опять спросил наставник.

— Не выходя со двора, можно познать мир, — не задумываясь, откликнулся Лейтах.

— Но чтобы понять это, надо доплыть до Шо-Ситайна, — усмехнулся Геллах. — Благодарю тебя, Лейтах, ступай, — добавил он мягко.

Слегка поклонившись, Лейтах затворил за собой дверь.

Зорко, слушая вельхов, тем временем посмотрел, что там за круги чертил Геллах на странице. По тонкой коже вились, перетекая друг в друга, бесконечные и безначальные кольца, то раскручивающиеся посолонь, то свивающиеся наоборот. Окружности эти, сочетаясь с линиями и диковинными округлыми фигурами, заполняли пустой лист по краям, оставляя середину пустой.

— Это аррантская рукопись, — пояснил Геллах, увидев интерес Зорко к лежащей на столе работе. — Она говорит об искусстве соразмерного изображения людей, животных и предметов, а также чертежей земель. Я пытаюсь переложить ее на язык вельхов и снабдить приличными для ее смысла рисунками.

— Ты будешь учить меня аррантскому? — спросил Зорко.

— Всеобязательно, — кивнул Геллах. — Язык Аррантиады звучен и прекрасен. Иной раз я думаю, что дивное мастерство аррантов суть плод от красоты их языка, а не язык — росток красоты аррантских изображений, как полагают многие.