Алексей Семенов - Травень-остров

Пес не унимался, нервно ходил кругами, переминался с лапы на лапу и рычал непрерывно, иногда негромко подлаивая. Зорко сам — стал внимательно рассматривать противоположный серо-зеленый склон и в небольшой ложбине приметил среди высокой травы и боярышника черную дыру в обрамлении серых камней, поддерживающих свод.

— Вот оно что! Ну, не серчай. — Венн потрепал собаку по широкой сильной спине.

Дыра в склоне не могла быть не чем иным, кроме как волчьим логовом. Сейчас, по теплой вельхской осени, волки не были опасны, потому что добычи кругом было вдоволь, но встречаться с серыми венн не шибко хотел. Постройка старая на холме была, должно быть, святилищем из стародавнего некого времени, когда и вельхов в этих местах еще не было. Кто жил тогда здесь и в каких богов веровал, об этом и басен не осталось, а потому был этот холм пустым, и не было в нем никаких духов. Только волки, чья звериная кровь хранила вести о вещах и вовсе для людей незапамятных, знали тех, кто населял этот холм, и ведали, как с ними ужиться.

Старый кром великанов виднелся уже верстах в трех. Правда, это птице небесной надо было лететь три версты, а Зорко с собакой предстояло петлять еще меж холмов по узкой, заброшенной тропке, что отбегала к развалинам от тропы главной. Ходили по этой малой тропке редко, в основном пастухи, что гоняли овец подальше и повыше в холмы, где травы было больше, а земля была жирнее. И еще были те, кто, как Зорко, шел в холмы сумерничать и говорить с духами.

Те, кто населяет мир потусторонний, обычно с большим любопытством встречают тех, кто к ним приходит, и охотно дают хотя бы взглянуть на то, как все у них устроено. Правда, мало кто оказывается способен понять что-либо в этой чужой все же жизни, озаренной не солнцем и не луной, а вернее, не только ими, но светом, исходящим из неведомых глубин изначального времени, когда ни солнца, ни луны еще не было в помине.

Страна духов таит множество вещей удивительных и прекрасных, а также накопила несметные россыпи сокровищ. Нельзя, разумеется, говорить, что золото и самоцветы валяются там под ногами вместо земли и песка, и те, кто подобное утверждает, или бессовестно лгут, или поддались наваждению, что навеяли им духи ради своей потехи либо еще для каких-то своих целей. Есть в стране духов и земля, и песок, и травы, и деревья, и звери, и вообще все, что есть в мире земном, но есть там и многое другое, в том числе радость и горе, любовь и ненависть, что не перемешаны меж собой, как у нас, и пребывают в первозданном своем виде, острые и сверкающие, как клинки.

Вот за этим и приходили к духам те, кто ночевал в старом кроме на холмах. Все вещи, что выходят из рук мастера, таят в себе отпечаток того запредельного, чего нет у нас, и в любой искусно сделанной вещи, в любой музыке, в любой песне, что представляется нам прекрасной, есть эта неизбывная печаль по ясности этой и чистоте, что есть у духов. И тот, кто смог хоть на мгновение узреть эту чистоту и увидеть вещи ясными и незамутненными, навсегда оставит в душе память об этом. А память эта частичками будет передана всем творениям его, и безначальная свежесть и искренность никогда не оставят сей мир.

Среди выщербленных и потрескавшихся стен, столбов, перекрытий Зорко отыскал сводчатую нишу, где места вполне достало бы и для пятерых. Снаружи вход в нишу защищен был огромной известняковой глыбой, оставлявшей меж собой и покатым сводом просвет до двух локтей высотой, а с другой стороны закрывала это убежище от ветров стена сухой кладки из серого полевого камня, что возведена была в позднейшее время знаменитым и доселе в этих местах сказителем и духовидцем Глиннеу. О том, каков собой был Глиннеу, говорят разное, но когда заговаривают о том, что все женщины и девы на восходных берегах были от него без ума, этому не приходится удивляться, потому как помимо дивной музыки и прекрасных песен умел Глиннеу и все иное, и стена эта небольшая была столь надежна и прочна, что сделала бы честь даже дому владельца стад.

Внутри Зорко нашел охапки сена, довольно старого впрочем, дрова и хворост в количестве достаточном, чтобы провести одну ночь, и две охапки хмеля, собранного не далее как за два дня. Запах еще не выветрился, и белые шишечки не засохли. Одна пожилая женщина из деревни в двух днях пешего пути на полночь от Нок-Брана, большая искусница по части приготовления пива, рассказывала, что духи делают пиво у себя в стране и существа, что попроще, до сих пор обитающие в глуши холмов, обликом похожие на веннских полевиков и полудниц, как раз по осени тоже варят отменное пиво и собирают для него особый, только им ведомый хмель. Чего только не добавляют они в свои котлы, даже опавшие листья, но все равно напиток получается таким, какой людям ни за что не приготовить. Некоторые этот напиток пробовали, но было таких немного: народец лесов и холмов, в отличие от духов, весьма пуглив и дичится людей. Несмотря на остатки древнего волшебства, они не могут соперничать с людьми ни числом, ни величиной и потому редко пускают их к себе. Зато уж те, кто вхож к обитателям холмов, считаются их друзьями, и им выказывают большое уважение.

Времени до заката оставалось еще достаточно, чтобы наведаться к подножию холма, к ручью Черной Ольхи. Ручей тек в глубоком и широком распадке, темной водой струясь медленно меж землистых берегов, вливаясь затем, у полуденного склона Нок-Брана, в реку Тулли. Зимой, если зима выдавалась суровой, неспешное течение позволяло морозцу замостить ручей льдом и завалить сверху снегом, и тогда по весне вода подтапливала берега и заливала часть долины. Хмель любит расти в таких местах, и, наверно, и здесь вельхская нежить собирала его в месяце кресене.

Вельхские зимы, впрочем, вовсе не походили на веннские и были куда теплее и мягче. Даже ручей Черной Ольхи не каждую зиму останавливался, а быстротечная говорливая Тулли замерзала столь редко, что на всю округу едва трое или четверо о том помнили. Да и реки были здесь не в пример меньше тех, что текли в веннских лесах, а в существование такой огромной реки, как великая Светынь, некоторые и вовсе не верили. И озер столь же обширных, сколь Нечуй-озеро, несходные берега не знали, но зато озера здешние были синие-синие посреди изумрудных совершенно лугов, такие прекрасные, что глаз не отвесть.

Камыш на ручье шелестел в легком низовом ветерке и пел свою вечную влажную песню, и ему отвечали ветвистые и кряжистые серебристые ивы, росшие у самой воды, красуясь серебром своим на темно-зеленом, почти черном цвете ольховой листвы.

Зорко сидел на большом камне, один бок которого омывала вода, и болтал ногами, опущенными в ручей. Вода, хотя и стоял груден-месяц, была теплой и ласковой, мягкой и обволакивающей, убаюкивающей, уносящей усталость и пыль неблизкой дороги. Зачавкала вязкая и сырая земля, и пес, подошедший сзади после того, как вдоволь нагулялся по ольховому леску, понюхал воду, чихнул смешно и осторожно погрузил в поток передние лапы. Он остановился так, замерев и проверяя свои ощущения. Потом забрался в воду по брюхо и поплыл, погрузив голову чуть не до ушей, только черный нос уверенно торчал над поверхностью и сопел шумно. Проплыв туда-сюда саженей пять, пес выбрался на берег и отряхнулся, вертя всем телом, будто веретеном, от носа до кончика хвоста.