Джордж Мартин - Воины

— Мои клиенты, мои пациенты этого не знают. Они не знают, почему я стала психотерапевтом. Некогда я была настолько подавлена, что покончила жизнь самоубийством. Я бросилась с моста. На Кейп-Коде, в январе месяце. Я была мертва минут десять—двенадцать, но вода была такая холодная, что меня смогли откачать.

— И как оно? — спросил Хаким. — Каково это, быть мертвым?

— А никак. Я просто потеряла сознание. Думаю, я вырубилась от удара об воду, — она провела пальцем у себя между грудями. — Я очнулась в машине «Скорой помощи», когда мне делали дефибрилляцию.

— Ты сделала это не без причины, — заметил я.

Она кивнула.

— Мой отец умер у меня на глазах. Мы ехали по шоссе, у нас отказали одновременно и руль, и тормоза. Мы перевернулись и вылетели на встречку. Подушки безопасности сработали, но это было еще не все: в нас врезался грузовик и столкнул нас с путепровода. Когда машина наконец остановилась... моей матери раздавило голову, а отец захлебывался собственной кровью. Я сама не сильно пострадала, но не могла шевельнуться. Я вынуждена была висеть вверх ногами и смотреть, как умирает мой отец. В каких-то двух футах от меня. Я не могла забыть это зрелище. И потому бросилась с моста. Ну, и со временем очутилась здесь. Ну а ты, Лу?

Он пожал плечами:

— Господи, со мной-то никогда ничего подобного не случалось!

Он пару раз тряхнул головой, не поднимая глаз.

— Мне тогда было лег тринадцать. У нас в районе была одна компания, родители запрещали мне с ними водиться, естественно, я постоянно с ними тусовался. Родители думали, я помогаю в церкви, но сами они туда особо не ходили, поэтому я решил, что мне не составит труда их обмануть.

Это были конкретные итальянские пацаны, будущие мафиози. Я у них стоял на стреме, пока они шустрили по мелочи. Воровали магнитолы из машин, тырили товары в супермаркетах. Воровали машины покататься у тех, кто по небрежности оставлял их незапертыми.

И вот до нас дошел слух, что старый еврей, который держит в Бронксе лавку с газетами и шоколадками, приторговывает из-под полы оружием. Черный ход его магазинчика выглядел так, словно его не составит труда взломать. И вот я в час ночи выбрался из дома по пожарной лестнице, пробежал по переулкам и встретился с приятелями.

Они точно знали, что старик после десяти запер магазин и ушел домой. Вскрыть дверь монтировкой ничего не стоило.

Это было первое дело, в котором я участвовал, где меня не держали за «малыша». На стреме стоял парнишка помладше, а я вошел в магазин первым, потому что я был еще несовершеннолетний. Если что, много мне бы не дали.

Я вошел внутрь с фонариком и принялся шарить по ящикам, искать оружие. Ну, оружие-то я нашел: старый еврей держал его в руке. Оказывается, в ту ночь он решил не ходить домой.

Я услышал, как он взвел курок, и машинально развернулся в его сторону. Видимо, я ослепил его лучом фонарика. «Ну-ка, мальчик, выключи эту штуку!» — сказал он. Но тот парень, что был с монтировкой, подошел к нему со спины и с размаху ударил его по голове. Старик рухнул, как бревно, но тот парень все бил и бил его. Потом он поднял с пола пистолет и поблагодарил меня за находчивость.

Мы обшарили магазин, не снимая резиновых перчаток, но больше никакого оружия не нашли, да и вообще ничего ценного там не оказалось. Сейф с деньгами мы не сумели ни открыть, ни даже сдвинуть с места. Мы набрали шоколадных батончиков и сигарет.

На следующий день в газетах написали, что совершено убийство и ограбление. Я никому ничего не сказал. Я мог бы позвонить анонимно и назвать имя убийцы, но испугался.

— Его так и не поймали? — спросил Мэл.

— Насколько я знаю, нет. Он сел за торговлю наркотиками, а меня отправили в колледж. А теперь вот я попал сюда...

Все посмотрели на Арли.

— Меня застукали, когда я занималась сексом. С человеком, с которым было нельзя, — сказала она, глядя в пол. — Мой муж. В нашей спальне. Я обещала ему никогда больше не встречаться с этим человеком... никогда больше не встречаться с ней.

Она подняла голову и слабо улыбнулась.

— Ну а подробности вы узнаете завтра.

Наступила моя очередь.

— Рассказать про то, как меня застукали, когда я дрочил?

Кто-то нервно хихикнул.

— Думаю, самое плохое... со стороны может показаться, что это пустяки. Но тогда я чуть с ума не сошел от чувства собственной вины. И теперь, десять лет спустя, меня это все еще беспокоит.

Мне было, наверное, лет пятнадцать. Я шел по парку и увидел на дорожке черепаху. Это было редкое событие. Большая такая коробчатая черепаха. Она втянула голову и лапы. Я потыкал ее палкой, но она, разумеется, вылезать не пожелала.

И тогда — не знаю, что на меня нашло, — я подобрал кирпич и изо всех сил ударил им черепаху. Панцирь раскололся. Черепаха ворочалась внутри, бледная и окровавленная. Я убежал со всех ног...

Мы помолчали. Наконец Канди сказала:

— Да, я понимаю. Хотя у нас дома мы добывали черепах и варили из них суп, так что я привыкла к мысли, что черепаха — это еда.

Она посмотрела на Каролин, подняла брови.

Каролин покачала головой.

— Я, наверно, была очень домашней девочкой. Никакого тебе секса и насилия. Правда, как-то раз меня застали за мастурбацией, но мама только рассмеялась и сказала, что такими вещами надо заниматься у себя в комнате.

У нас был экзамен по химии, в предпоследнем классе старшей школы. И девочка, которая работала в офисе, нашла экземпляр ответов на вопросы и продала его мне за десять баксов.

Это и само по себе было плохо — в смысле, я никогда прежде ничего такого не делала. По самое ужасное было то, что я и так знала большую часть ответов. «Хорошо» мне бы поставили в любом случае. А у этой девочки теперь были доказательства, что я обманщица, и она могла рассказать об этом кому угодно!

И я ее убила.

Канди подняла глаза и улыбнулась.

— Только мысленно, конечно, но все равно...

Ричард решил оживить вечеринку, подсыпав слабительного в пунш, но, как назло, переборщил, и несколько человек попали в больницу (включая его самого, он тоже пил пунш, чтобы отвести от себя подозрения).

Саманта годами воровала деньги из кошелька матери, каждый раз, как та приходила домой пьяной.

Мэл жестоко подшучивал над своим братом-олигофреном.

Сара помогла своему отцу расстаться с жизнью.

Хаким пожал плечами и признался, что никогда не верил в Аллаха, даже ребенком, но ему не хватало мужества признаться в этом и перестать быть мусульманином.

Эти полтора часа были очень утомительными и неловкими, но они явно были нам необходимы.

Когда прозвенел звонок и мы принялись одеваться, я слегка удивился, обнаружив, что наши женщины меня больше не возбуждают так, как прежде. Но в одну или двоих из них я, пожалуй, мог бы влюбиться.