Алексей Семенов - Листья полыни

Некрас слушал мергейта и не понимал, как же так вышло, что вот перед ним, в одной сажени, сидит враг из народа врагов, но сколь же не схож он с теми лихими и жестокими всадниками, что жгут веннские печища и уводят женщин в полон? Мергейт не проявлял и следа недружелюбия, а первое подозрение его было понятно и справедливо. Сейчас же, напротив, он приказал увести пса и велел приготовить питье и пищу.

Пока Некрас рассказывал Шегую о том, каким путем добирался сюда, вокруг костра собрались еще пятнадцать человек, одетых по-разному — кто побогаче, кто попроще. Были здесь и торговые люди, сами сопровождавшие свой товар, и посланники зажиточных купцов, кои купцы могли позволить себе платить таким оборотистым и умным слугам, всегда бывшим в цене. Были здесь и просто путники, идущие по каким-либо делам, и второй караванщик, сменяющий Шегуя на время, пока тот отдыхает.

Подали горячий напиток, настоянный на неизвестной Некрасу траве. Напиток этот был рыжеватого цвета. Отвар сей травы бодрил и подкреплял силы и был приятен изрядно на вкус и запах. Туда же добавили топленое масло, верблюжье молоко и соль. Получилась густая жидкость, одновременно и еда, и питье. Были еще ячменные лепешки и сухое мясо. Принесли странную брагу, очень крепкую, которую разводили водой. Некрас от нее отказался, объяснив непривычкой. Саккаремцы было удивились, но Шегуй объяснил, что в полуночных странах и вправду не делают брагу такой крепости.

— Поведай же нам, житель полуночной страны лесов, как действует твое удивительное умение слышать звуки из далекого далека и даже из прошедших дней, — обратился к Некрасу полный и говорливый мужчина в дорогом халате. Голос его был приятен и глубок, лицо ухожено, борода искусно подстрижена и тщательно расчесана. — И не соблаговолишь ли ты явить нам это умение. Я слышал много рассказов о чудесах земли, и воистину некоторые из этих историй были правдивы или правдивы наполовину. Но о таком умении узнаю впервые.

Спрашивали Некраса все по-саккаремски, а Шегуй переводил на сольвеннский. Некрас тем временем слушал собеседников и смекал, как живет и дышит саккаремский язык.

— Рассказать не труд, — начал он отвечать. — Всякий звук, откуда-либо исшедший, свое свойство имеет. Тот громок, другой слаб, тот звонок, этот глух, и иные разные. И никогда звук не затихнет вовсе, потому как задевает обо все, до чего доходит, и в эхе себя сохраняет. Ежели изучить, какому предмету какой звук свойствен, то возможно, разные звуки издавая, тот прежний звук, среди других спрятанный, к себе привлечь, зане подобное к подобному льнет и стремится. А все свой звук имеет, ровно как у каждой твари свой голос. Есть свой голос у камня, у железа, у воды. Понятно, всякий возразить может: сейчас вода шумлива, ревет, с утеса свергаясь, вот она в камнях журчит, а вот она и просто в лохани стоит и уху не слышна. А все один голос, и я его различить могу. А для того, чтобы многие звуки услышать и в единую ткань собрать, подобно как нити в холстину собираются, всякие способы есть. К примеру, можно звуки на охоту посылать, дабы они убежавшие звуки назад привели. Вы вот просите, чтоб я вам искусство свое явил. Извольте, покажу. Погодите немного и услышите, что здесь некоторое время назад делалось. Сначала как степь пустая лежала, потом как вы притекли и тут стали, а после уж и как я сам явился. До той самой поры, как уважаемый Шегуй со мной повстречаться пришел. Только слушать приготовьтесь долго, зане все это не вдруг случилось, но время заняло.

Сказав так, Некрас поднес к губам свою дудку и, не поднимаясь с ковра, приступил к игре. Игра эта была странной, неровной и неравнозвучной, и лада в ней вроде и не было, и слов к игре такой никак не подобрать было. Порою Некрас и дул в дуду свою, а никто ничего не слышал — собаки и верблюды разве только ушами поводили, будто что непривычное чуяли. А все равно получалось будто музыка, и никто слова не молвил, хоть Некрас и не запрещал. Сидели, слушали, как уходят в ночную степь звуки, будто крадучись, и изникают в очищенном ночной прохладой воздухе. И думалось, что уходят они невозвратно, ибо даже отразиться им было не от чего, зане во все стороны ровно и безгранично легла степь, а над ней — пустынная ночь.

Но вот вдруг ветер пронесся по травам, хоть никакого ветра и не было вовсе. Шорох ветра по траве услышали они, а воздух недвижен остался. Вот запели кузнечики, пускай стояла ночь. Совсем рядом запели, точно вокруг костра расселись вместо людей. Кто-то даже вокруг себя зашарил: кузнечик, в тесте запеченный, большим лакомством среди степняков считался. Однако никаких кузнечиков, а такожде и мух, и иных летучих маленьких тварей не было и в помине. Одни звуки, будто живые и разумные, присутствовали здесь.

Тут издали донесся рассыпчатый медный звук. Кто-то мог бы и не узнать его, но уж тем, кто с караванами сотни верст прошел, не надо было рассказывать, что он значит. Пес Шегуя насторожился и потянул большим своим носом воздух, но, ничего не уловив, успокоился. А люди даже вскакивали и тщетно всматривались в ночь, меж тем как звук позвякивающих колокольцев приближался, мерно, как идет караван. С полуночи и восхода, откуда и они пришли, стала слышна мелкая переступь ослов и величавый шаг верблюдов, вот долетели до них звуки людской речи, вот собака залаяла и утихла, приструненная…

Тут уж пес Шегуя не утерпел, вскочил, вздыбил шерсть на холке, зарычал и принялся брехать в кромешную мглу. Но делал это он хоть и свирепо, однако как-то больше для порядка, потому как лай вражий слышен был, но вот самим врагом даже не пахло. Вслед за ним залаяли другие две собаки, и слуги побежали унимать их.

Тем временем караван был здесь! Верблюды, ослы и люди шли прямо через них, по этому самому месту, где горел костер.

— Здесь! Видите три черных камня? Там вода. Меж них расщелина, в ней — колодец. Здесь ночевка, — раздался зычный и уверенный меж прочих глухих и невнятных шумов, шорохов и голосов голос Шегуя. Сам Шегуй сидел у костра и даже рта не раскрывал.

— Шайтан! — громко прошептал один из купцов. — Он забрал наши голоса и оставил одни обличья!

— Но ты-то и сейчас продолжаешь говорить, Хайретдин? — лениво прервал его другой купец, самый богатый и толстый из здесь собравшихся. — Помолчи, дай мне самого себя послушать. Когда все закончится, ты расскажешь свою историю про шайтана. Она весьма занятна и поучительна.

А дальше и впрямь они услышали, как кто-то принялся ломать хворост, вот послышался треск и шуршание только разгорающегося пламени. Вот забулькала выливаемая в котел вода. Вот кто-то подошел еле слышно и произнес негромко, но отчетливо, старательно выговаривая непослушные пока слова:

— Здравствуй, добрый человек. Не сопроводишь ли меня к Шегую? Скажи, что я пришел от почтенного господина Кавуса.