Виктория Угрюмова - Некромерон

— В газетах никогда не пишут ни правды, ни полправды, ни даже четверть. А поскольку это газета официальная, то сие вранье с умыслом, нет? — обратился он к себе с той интонацией, с какой беседует сам с собой человек, у которого это давно вошло в привычку. — Допустим, что Зелг действительно решил вернуться домой. Вполне вероятное предположение. Мальчику не чужд некий романтизм — болезнь всех интеллектуалов. Он всегда обзаводился привязанностями, хотя ему с детства твердили, что это не только бесполезно, но и опасно — я сам тому свидетель.

Второе допущение. В стране назревает смута, и этот человечек — удивительно удачный кандидат на роль пугала. Будь я королевским министром или королем, я бы не преминул воспользоваться его возвращением и стал уже сейчас подготавливать общественное мнение.

Третье. При чем тут минотавры и троглодиты? Вот этого я совершенно не понимаю, но что можно понять в судьбе человека, чей род давно и безнадежно проклят?

Вывод. А вывод может быть единственный: надо и мне поучаствовать в событиях, ибо я полагаю, что они будут очень и очень неоднозначными и уже потому интересными. Жалко пропустить такое действо. Вот быстренько приведу в порядок дела — и в путь.

И он отложил «Королевский паникер» в сторону.

На мраморную, покрытую затейливой резьбой крышку старинного саркофага.

Рассвет тихо подобрался к порогу харчевни «На посошок» и не без любопытства заглянул внутрь. Здесь, как и во всем поместье герцогов да Кассар, его часто встречали разные неожиданности, и поэтому тут он частенько наступал не вовремя. Когда раньше, когда позже — но только не по расписанию.

Сегодня все вокруг казалось спокойным, и на первый взгляд никакие обстоятельства не препятствовали восходу солнца.

Троглодит мирно посапывал под столом, подложив под голову ранец и зажав берет в маленьком кулачке.

Харчевня почти опустела, и служанка даже успела навести в ней порядок. В очаге тихо гудело пламя, и пыхтел над огнем крутобокий закопченный чайник, старательно заваривая утренний кофе для последних посетителей.

За столом, тем самым, под которым спал добрый Карлюза, тихо переговаривались трое: староста Иоффа, хозяин харчевни почтенный Гописса и кузнец Альгерс, здоровенный детина, больше похожий статью на циклопа или минотавра, но никак не на обычного человека. Они переговаривались вполголоса, то и дело оглядываясь по сторонам, словно их могли подслушать, и являли собой, таким образом, наглядную иллюстрацию к поговорке «И у стен есть уши».

Кстати, об ушах. Одно ухо, большое, похожее на пуховый блин, невнятного желтоватого цвета в коричневые разводы, высовывалось время от времени прямо над очагом, но сонная служанка смачно хлопала по нему мокрой тряпкой, и оно исчезало. А над каминной полкой раздавалось по сему поводу обиженное неразборчивое бормотание.

Перед трактирщиком и его гостями стояло плоское глиняное блюдо с еще теплыми золотистыми сухариками, тарелка с мочеными грушами, поднос с куриными крылышками в аппетитном соусе и еще кое-какая закуска, а также гордо высились три внушительных кувшина с чем-то явно хмельным и крепким. Диковинным образом кружек на столе было всего две, хотя пили все трое. Но кузнец делал это как-то странно, совершая хитрые манипуляции под столом и дико озираясь на двери.

— Да перестань ты себе голову морочить, друг Альгерс, — не выдержал наконец Гописса. — Чего ты боишься?

— Дык она ж у меня из Горгонид, — жалобно ответил кузнец. — Вся в матушку свою, чтоб той земля была тюфячком. Как не понравится что, как осерчает, так — зырк! И стоишь, руки-ноги немеют, тело тяжестью наливается, и пить не хочется после целую неделю. А как с таким мироощущением можно жить, спрашиваю я вас? Каково знать, что любишь хмельной сидр и ничего к нему приязненного не ощущать. Это же, почитай, неделя из жизни вычеркнута. Так что лучше я поберегусь.

— Супругой тебя не обидели, — согласился Иоффа. — Девкой еще была, а уж никому спуску не давала. Как-то барин городской, заезжий, за филейную часть ущипнул…

— Не утерпеть, — покивал головой кузнец. — Такая филейная часть, что и сам, бывало, засмотрюсь да ущипну от души. А ведь уже не первый десяток лет женаты.

— Ну и тот засмотрелся, — ухмыльнулся староста. — Так мы после его родичам и сообщили о внезапной кончине да от имени милорда герцога преподнесли статуй мраморный работы необыкновенной. Так и стоит над собственной могилкой в забавной позиции.

Бегать за женщинами вполне безопасно. Опасно только поймать женщину.

— Чегой-то я такую историю не помню, — удивился кузнец.

— Ты тогда науку проходил в замке. А твоя Ианида — барышня стеснительная — запретила тебя тревожить. Еще переживать, говорит, станет. Оно ему, говорит, надо? А теперь, я думаю, четверть века прошло, можно и рассказать. Но ты ей меня все равно не выдавай. Не то потом полдня поясницу ломить будет.

— А я вот все прикидываю, как же его в такой позиции в таком почтенном месте установили? — неожиданно заинтересовался трактирщик.

— Он в ней небось постоянно пребывал, — хмыкнул польщенный кузнец. — Никто его в другой и не видел.

— Из столицы все зло, — неожиданно подытожил Иоффа.

— Газетки давеча получил, — вступил Гописса, шумно отхлебнув из кружки. — Шустрик твой, — кивок под стол, откуда доносилось мерное похрапывание, — правду говорил, хоть и чудик-чудиком. «Королевский паникер» сообщает, что милорд хозяин скоро вернется домой. Да только вот дальше прописали совершенно непотребное: дескать, армию он собирает, чтобы Тиронгу захватить и прочий мир завоевать. И заголовки во-от такими буквищами, чтоб уж совсем за душу брало.

Заголовки удваивают размер событий.

— Давно пора, — буркнул Альгерс — Из милорда хозяина выйдет чудесный король. Да и миру не повредило бы чуток пожить в спокойствии и красоте. И давно бы уж пора ему домой вернуться, а то дело ли это, чтобы господский дом без присмотру стоял? Господин Думгар — это, конечно, наилучший домоправитель, но только дому все равно живая душа нужна. Какой хошь замок али усадьба без человеков усыхают. Да и ворочается Кассария, особенно по ночам, гневается. Только бы не проснулась в отсутствие хозяина, ибо без него не управимся.

— При господах был порядок и благолепие, — вздохнул староста. — Бывало, приедет мессир Карр Алвин в деревню, вызовет меня к себе. Докладывай, значит, Иоффа, как ты хозяйством управляешь, какие у тебя потребности, чем хозяин вам помочь может. А я ему, бывало, так, мол, и так, милорд герцог: хлеба уродилось — даже страшно. Народ круглые сутки в поле, а собрать урожай не может, с ног валится. Не разбрасываться же таким богатством, аж сердце кровью обливается. А он мне: не тужи, дружок, сейчас пособлю. Махнет ручкой своей, глянь — а на поле уж скелеты маршируют. Все, как один, веселые, непьющие, неустающие да работящие. И в два дня все скосили, обмолотили, только кости клацают, как барабанчики.