Елена Медникова - Два крыла. Русская фэнтези 2007

— Разреши мне обрезать крылья твоей косой, — пропел ангел.

— Это не по правилам, — ответил Смерть.

Ангел настаивал:

— Я обещаю, что здесь и сейчас обрежу крылья самостоятельно и верну тебе косу. На ее лезвии останется кровь как доказательство выполненной работы. Слово ангела.

Смерть размышлял мгновение среди застывших снежинок. Затем спросил:

— Ты что-то к ней чувствуешь?

— Ангелы не чувствуют, ты же знаешь. Ангелы суть служебные духи. И не лгут. Ты это тоже знаешь.

Смерть все еще колебался:

— Зачем тебе это? Каждый должен выполнять свою работу и ничего личного.

— Точно. Но относиться к работе можно творчески. Как ты, например.

Смерть рассмеялся:

— Давно мне так откровенно не льстили. — Но слова попали в цель. — Так это твое творческое начало? Ты не первый из Созданий, кто так начинал. Помнишь? Еще до Войны… Не боишься скатиться по наклонной?

— Страх — это чувство, а ангелы не чувствуют, — был короткий ответ.

Смерть протянул ему косу.

— Только быстро. Держи ее нежно. Это я про косу. Она самая острая вещь на свете. И не направляй лезвие в свою сторону. После ее взмаха уже ничего не отрастает снова.

— Надеюсь, — улыбнулся ангел.

Со свистом, похожим на вздох, коса рассекла воздух. Два серебристо-белых крыла грудой снежинок замерли в воздухе. Ангел рухнул от боли на колени у лавочки, а крылья остались висеть. Смерть вырвал косу из его рук. Крылья побледнели и, рассыпавшись на тысячи льдинок, медленно опали на землю. Другие снежинки тут же пришли в движение. Появились цвета, звуки, запахи. Время ожило и помчалось наверстывать нечаянную паузу. Вернулась реальность. Ангел перевел дух и полез в карман за стерильным бинтом. Потом с трудом поднялся и сел на лавочку рядом со спокойно дышащей старушкой.

— Впервые дышу полной грудью, — сказал он, разрывая упаковку бинта. Холодный воздух острыми иголочками ворвался в его грудь. Он закашлялся и поморщился от боли, сунув тампон из бинта за воротник пальто. — Свежие порезы всегда болят.

Смерть осмотрел лезвие косы. Оно было темным. Хмыкнул:

— Все как обещал. Слово в слово. А кровь у тебя откуда?

— От большого желания понять жизнь. Пока не пропустишь жизнь через себя, не поймешь. Можешь считать это творческим подходом к работе.

Смерть опустился на ту же лавочку рядом с бывшим ангелом и серьезно посмотрел на него.

— Я так и не понял, зачем ты это сделал. Она все равно умрет, просто чуть позже. Ты теперь тоже.

Его сосед поднял лицо к небу. Мохнатые пчелки-снежинки слетались со светлого неба к земле как к блюдечку с сахаром.

— Снег все-таки идет, значит, тебе пора в другое место, — был ответ.

— Тогда — до новой встречи, — сказал теряющий цвет собеседник. В его голосе не было чувств, только констатация фактов. — Я успел коснуться твоей подопечной. Ты не сможешь ее сам разбудить.

Последние слова донеслись уже из снежного вихря и рассыпались вместе с ним на тысячи изломанных снежинок, смешались со стаей небесных мотыльков и стали неразличимы.

— Да-да, и крылья уже больше не вырастут, — пробормотал пожилой мужчина, тяжело поднимаясь с заснеженной лавочки. Там, где он только что сидел, остались лилово-красные капли, похожие на пролитое вино.

…Старушка, сидевшая на лавочке, Софья Ивановна, спала и видела сон. Он начинался как картинки из ее жизни, а закончился какой-то фантасмагорией. Ее, уже старенькую и почему-то одинокую бабульку, почти спас от самой себя пожилой художник Михаил, который в реальности жил в студии на крыше их дома и рисовал ангелов для всей Москвы. Говорят, в сезон, к Рождеству, он неплохо на этом зарабатывал. Только жаловался на боли в спине по утрам. Она вспомнит о своем красивом сне через пятнадцать минут, после того как студент Петечка Смирнов, опаздывая на лекции, со всего размаху свалится в сугроб перед ней и случайно заденет Софью Ивановну. Вспомнит и улыбнется: как все-таки ужасно все могло бы быть, если бы не сложилось так, как сложилось…

Бывший ангел, прохожий, пожилой художник Михаил шел по улице, и белые снежинки падали на его бескрылые плечи, охлаждая горящие раны. Он шел, пошатываясь, осторожно ступая — было все-таки еще слишком больно. Белые хлопья прорывались к нему с красного неба — так он их видел. Прорывались и, как заботливые руки, гладили по спине, боль уходила, остались только шрамы.

«Глупо, — думал он сквозь боль. — Получается, что я был влюблен в эту женщину и потому остался. Красиво, но, кажется, такой фильм уже есть. Только дело-то не в ней, не в этой женщине, похожей на ангела. То есть и в ней, конечно, но не так, как все подумали бы, если бы узнали. Мои огромные, мощные, сияющие, прекрасные, потерянные навсегда ангельские крылья никогда не изменялись. На них можно только летать. Маленькие, хрупкие, прозрачные крылья моей 7937-й девушки сияли и переливались даже от такой мелочи, как спелая вишня или стакан горячего какао. 7936 раз я должен был видеть смерть, чтоб захотеть ощутить жизнь. Девушка, похожая на ангела, помогла мне это понять, когда ела вишню из хрустальной вазочки и смеялась. У нее были — почему, собственно, были? — и сейчас есть очень яркие крылья. Как жизнь».

Боль постепенно стихала. Красная пелена, в которой падали снежные хлопья, как перья из срезанных крыльев, уступала место пастельным тонам снежного зимнего утра. Дышать становилось все легче и легче. Шрамы почти не болели, лишь ныли, как старый радикулит. Прохожий снова нашел в себе силы улыбнуться. Рыжий скандальный пекинес, которому он улыбнулся, громко его обтявкал. Смешная девчушка лет десяти немилосердно дернула собаку за поводок: «Дарси, фу!» Но старик уже подходил к уличному лотку с фруктами. Апельсины там под большим бело-синим пляжным зонтом рыжели ярче, чем летнее солнце. Они были тяжелые, твердые на ощупь и промерзшие насквозь. Огоньки в витринах кафе и магазинов волшебно сияли сквозь дымку пасмурного утра.

Старик шел на запах, согревающий детский запах свежего какао. Через чайного цвета окно он увидел ангела, похожего на девушку, осторожно держащего в ладонях бумажный стаканчик с какао, и вошел в дверь кондитерской под хрустальный звон дверных колокольчиков.

Сергей зашел за стойку буфета. Пять шагов. Три первых — легко, быстро. Желание проверить невероятную догадку придавало сил. Как раз до края, до поворота. Еще пара шагов до ящика с пустыми бутылками (для отчетности). Но он застыл в нерешительности.

Если спокойно сесть и подумать, то волноваться вроде бы и не стоило. Монета оттягивала карман, реальная и тяжелая. Ленка, при всей ее стервозности, хорошая и честная девчонка: раз сказала, что все кончилось, значит, нет больше коньяка. И странная гипотеза — только игра подогретого спиртом воображения. Просто какой-то чел (может, геолог, а может, террорист из Израиля) загулял, запал на девчонку. Она же симпатичная, хоть и рыжая! А расплатиться нечем, вот и бухнул, что было, решил пофорсить. А Сергей ему кайф обломал… Все логично. Сходится. «И незачем греметь пустой тарой», — одернул сам себя Сергей. Засунул руки поглубже в карманы. Да, монета была там. Тяжелая, настоящая. «Если отдать ее просто как лом, то много не заработаешь. Надо с Ушаном связаться, он и сам ценитель, и других коллекционеров знает. Хрен ему, обойдется! Я ее лучше Седому загоню за полцены, а этому подлому чурке не отдам. Вот такой я гадкий, зато гордый. Славянофил!»