Эдуард Мухутдинов - Аурингард

Валорет сказала верно. Жизнь, чувства и эмоции, что остались во мне, заключены в Магии и посвящены ей.

Я вернулся к постоялому двору, когда первые утренние птицы уже спели свои песни. Хозяин уже не спал и, увидев меня, согнулся в поклоне. Он помнил деньги в моем кошельке.

— Я отвел вашу даму в лучшую комнату, — сообщил он мне, ожидая награды.

Я не стал обманывать его надежд, и только спустя минуту озадачился: что за милосердие к мелким мира сего?

Поднявшись по скрипучим ступеням наверх, я остановился у двери, постучался и спустя несколько секунд вошел. Лири не спала и одетая стояла у окна. Комната действительно была неплохой, но хуже, чем я ожидал.

Женщина повернула лицо ко мне, явно не зная, что сказать. Я же увидел ее впервые при дневном свете и потерял дар речи…

О Создатель, было ли еще когда-либо сотворено тобою существо столь прекрасное? Тот облик, который являлся окружающим, был не более чем маской, красивой и только. Лицо же, под ней скрывающееся, прекраснее всего оказалось, что я смел себе вообразить когда-либо. Лучшие эльфийские красавицы, знакомые мне, были лишь тенью этого лика.

Существо, подобное высшим ангелам, когда-то виденным мной, стояло в этой комнате. И она явно не сознавала своего счастья, ибо никогда не видела себя настоящую, а только эту маску, неизвестно зачем надетую в день ее рождения.

Я знал чародея, который мог это сделать, но не так давно предал его смерти. Теперь я пожалел об этом, ибо хотел узнать, чего он думал этим добиться. Если бы я умертвил его не больше десяти лет назад, с ним еще можно было бы поговорить. Но теперь его дух витает в недосягаемых даже для меня сферах.

Однако я могу снять его чары. И я это сделаю.

Женщина стояла, все более и более смущаясь под моим пристальным взглядом. Она давно уже опустила глаза, и неудивительно. Никто не мог выдержать моего взора больше чем несколько мгновений, даже Хаффур.

— Как ты спала, Лири?

— Я… не спала, господин.

— Почему? Что же ты делала?

— Я смотрела в окно.

Я огляделся. Ни одна вещь в комнате не была сдвинута с места или тронута. Лири даже не присела.

— Ты стояла всю ночь?

— Да, господин.

— Почему?

— Я… боюсь испачкать то, до чего дотронусь, господин.

— Но, Лири, я же заплатил за это.

— Не стоило этого делать, господин.

Лири неожиданно заплакала. Я шагнул к ней и взял ее руку. Женщина вдруг расслабилась и упала на пол. Я поднял ее и понял, что Лири в обмороке.

Она бессознательно реагировала на присутствие рядом с ней такого существа, как я. Вряд ли это было известно ей, но чувствовали тело и инстинкт.

Оставив ее лежать на кровати, я спустился вниз и взял у хозяина еду.

Когда я вернулся, Лири уже пришла в себя и сжалась в комочек. Осторожно, чтобы не напугать ее, я поставил поднос перед ней и начал расспрашивать.

Ей было двадцать лет, родителей и родной дом она не помнила.

Воспоминания начинались, когда хозяин жестоко бил ее за малейшую провинность, а потом продал бродячему артисту и чародею, который проводил с ней свои колдовские опыты. Однажды чародей исчез, и ее подобрали бродяги, которые, хоть и плохо с ней обращались, но досыта кормили. Несколько лет назад Лири сумела ускользнуть от этой банды и спустя многие месяцы скитаний пришла в Энал, где хозяин одного трактира, увидев красивую нищенку, предложил ей постоянную еду в оплату за демонстрацию обнаженного тела перед посетителями его заведения. Он хотел и большего, но так как Лири еще не решилась на продажу самой себя, оставил пока ее в покое, однако с намерениями со временем добиться своего.

Ночевала Лири где придется, в основном на центральной рыночной площади города, где каждую ночь горели костры из дневного мусора. Там бывало тепло, и многие бродяги также находили приют около пламени.

Так прошло пять недель, и появился я.

Она увидела, как я вошел в трактир, и сразу почувствовала что-то странное. Появилось ощущение, что все меняется. Когда бандит подошел ко мне, ей захотелось, чтобы я одержал над ним верх. Но когда так и случилось, она выскользнула, стараясь, чтобы я ее не заметил, потому что почему-то боялась меня. Она очень храбрая, годы испытаний сделали ее в двадцать лет много мужественнее многих, но меня испугалась очень, чувствовала, что со мной связано что-то страшное.

— Лири, я ведь тоже ощутил, что все меняется, — сказал я ей. — Всю эту ночь я провел в безумных стремлениях понять, что случилось. И похоже, что невероятное предположение, которое никак не может быть правильным, оказалось правдой.

Она вопросительно взглянула на меня. Во взоре больше не было страха, но некоторое беспокойство еще оставалось. Я смотрел мимо нее, чтобы не испугать взглядом.

— Я никогда не знал, что такое любовь. На самом деле я и сейчас не уверен в этом. Слишком невероятно. Но… Я люблю тебя, Лири.

Помимо воли я произнес это, но понял, что это так. То, чего не могло произойти, произошло. Бесчувственный колдун познал любовь. Правитель мира во власти безумия. Как скажется это на состоянии его владений?

Мир вновь распростерся подо мной, бесконечный в своем разнообразии, великий в своем бытии. То, что в тот раз было скрыто темнотой, сейчас освещено оказалось Солнцем, и, странно, мне теперь не нужно было укрывать глаза от него, как раньше, я взглянул прямо на сияющий круг.

— О Светило, — обратился я к нему. — Ты не отворачиваешь от меня своего взора, не испепеляешь глаз моих. Почему?

— Ты не чужд мне отныне, — пришел безмолвный ответ.

Мягкое прикосновение вернуло меня из транса. То Лири подвинулась ко мне и робко коснулась губами руки. Я неловко положил ладони ей на плечи, она подалась вперед и очутилась в моих объятиях. Мягко прикоснулся я к ее щеке и, ощутив внезапную дрожь, судорожно сглотнул комок, образовавшийся в горле. Тогда Лири впилась языком в мой рот и тесно прижалась ко мне. Я упал на кровать, и Лири упала следом.

«Безумие», — мелькнуло в голове, но — Великая Тьма — как я хотел этого безумия. Я попытался вспомнить свои наблюдения за любовными актами, которые когда-то изучал, как и все остальное, чтобы просто знать, что это такое. Но воспоминания покинули меня. Ни одна мысль не приходила в голову, и тогда я дал волю своему телу и рукам. Они стали делать все сами, хотя никогда прежде подобного не совершали.

Много, много позже я в бесконечном недоумении стоял у окна и смотрел на заходящее Солнце. Во второй раз в жизни я смело смотрел прямо на Солнце и не падал, корчась от великой боли. Даже во младенчестве такого не было, ибо еще до рождения я был посвящен Тьме. Я мог находиться под Солнцем и ходить под ним, но поднять взор к небу — нет.

То, что Светило изменило свое отношение ко мне, могло значить лишь одно.