Павел Буркин - Вернуться из смерти

Здесь - полегче. Эти не жаждут воевать совершенно, а уж со сколенцами-то... Возможно, если просто предложить им разойтись, оставив оружие, они послушаются. И пусть идут куда хотят: Амори такие вояки не помогут, бывшему Императору тем более.

- Катберт!

- Я! - выдвинулся из строя невысокий, но широкий в кости, тяжёлый и, несомненно, очень сильный мужчина. Не мальчик, далеко не мальчик - в окладистой бороде достаточно седины, лысая макушка скрыта шлемом. Рыцарю Катберту ван Вересу за сорок - но он по-прежнему ловчее многих молодых орудует копьём, мечом, секирой, из лука стреляет на зависть. Здоровые, деревянно-жёсткие от мозолей кулаки отбивают желание спорить почти у всех. На спор он хоть согнёт подкову, хоть опрокинет полный мешков с зерном воз, и не переменится в лице.

Катберт появился в отряде недавно, но успел стать правой рукой Огга. Ещё в прошлом году он был пятидесятником городского гарнизона, и не мог себе представить, что изменит присяге. Всеобщее разграбление, которому подверглась имперская столица после ухода Эвинны, поколебало даже его верность. А когда пришла весть об отречении Карда... Наверное, даже теперь он бы не решился преступить присягу - но когда в столице по-хозяйски обосновался гарнизон "союзников", понял: служить Карду дальше и есть предательство. Потому однажды ночью, выйдя из города с патрулём, Катберт увёл к Оггу полтора десятка неплохих солдат. Но знакомые в гарнизоне у него остались, их помощь бы пригодилась повстанцам.

- Помнишь, о чём мы договаривались? Отбери пятерых поумнее - и пусть проникнут в военный городок. Незаметно и с разных направлений. Это нетрудно, ты сам говорил. Пусть дадут знать нашим в казармах, что мы здесь, время действовать. А сам двигайся к воротам. Скажешь этим недоделкам, их командирам, что мы их не тронем, если уйдут без оружия из города - разве что кинжалы себе оставят - и без солдат. Еды пусть берут на неделю, не больше. Скажи, будут упрямиться, мы всех положим, дворец взят, Кард в плену, с алками тоже скоро покончат. И пусть не затягивают с ответом. Одну стражу - не больше. Понял?

Огг говорил негромко, чтобы не слышали в основном отряде. Теперь-то беды никакой, если и узнает кто-то ненадёжный, предупредить вражеское командование уже не успеет. Но бережёного, как говорится, бережёт Справедливый. Огг дожил до своих лет именно потому, что всегда помнил простую истину.

- Так точно, Огг-катэ, - прогудел Катберт. - Только не понимаю, зачем их отпускать, когда можно стены чинить заставить! Или в рабство продать - хоть какой-то толк с пьянчужек!

- А смысл? Нам нужно, чтобы они ушли без боя и оставили в покое солдат. Какие-никакие, а сколенцы - не стоит марать их кровью мечи...

Рыцарь ничего не ответил, но по кислой мине видно: ни малейшего пиетета к гарнизонным офицерам Катберт не испытывает. Да и ожидать от этих крыс можно всего - ещё решат напоследок расправиться с посланцем. Но приказ командира - закон. Сказали - надо идти. Тем более, что терять людей в драке со своими неохота совершенно. Прав Огг-катэ: любая схватка между сколенцами - на радость алкам.

Осторожно, чтобы перепугавшиеся гарнизонные не стали стрелять, он вышел из-за развалин. Поднял руки, демонстрируя мирные намерения. Отстегнул от пояса ножны, передавая товарищу. Вместо белого флага над головой развевалась найденная в одном из пригородных поместий простыня.

Казармы молчали. Огг видел, как открываются ставни и мелькают в стрельчатых окнах любопытные лица, фыркают у коновязи лошади, заливаются яростным лаем псы. Раздалась отрывистая, как выстрел из джезайла, команда. Что приказали? Не разобрать, далеко. Хорошо бы: "Не стрелять!"...

Парламентёру дали пройти шагов двадцать, затем из одного окна вынеслась стрела. Свист, глухой хруст смёрзшейся почвы - и оперённый наконечник подрагивает у ног замершего пятидесятника. Ещё стрела вонзается чуть сбоку, и последняя, пройдя над головой, с хрустом бьёт в саманную стену. Всё ясно: "Стой! Стрелять буду!"

Катберт понял правильно - остановился у самой стрелы, над головой вновь поднялась грязно-белая простыня.

- Стой! Кто такой? - крикнули с небольшой дозорной башенки, надстроенной над воротами в военный городок. - Куда прёшь?

- Люди зовут меня Катберт ван Верес, из рода Коббадов! - крикнул в ответ парламентёр. - Я от войска свободных сколенцев! Мне нужно говорить с вашим командиром!

- А-а, перебежчик, за чью голову король даст равный вес золота! - рассмеялись со стены.

- Сейчас я посол, а посол неприкосновенен! - напомнил Катберт. - Могу помочь вам спасти свои шкуры!

Несколько долгих мгновений ни на башенке, ни в окнах казарм, ни у конюшен не было заметно ни малейшего движения. Наверное, уже улёгшиеся спать командиры, поднятые с постели, пытаются сообразить, кто и зачем пожаловал по их души. И что, соответственно, делать: то ли занимать оборону и подниматься, то ли прорываться из города, то ли поднимать руки и сдавать оружие... Приняли мудрое, устроившее всех решение: раз понятно, что ничего не понятно - проще впустить ночного гостя и выяснить, что да как. Переговоры, так переговоры.

- Проходи, - скомандовали из окна казармы. - Эй, в башне, ворота открыть!

"Ага, а створки-то полностью не открыли! - отметил Огг, наблюдая за походом гонца. - Только чтобы Катберт протиснулся. Правильно: вдруг вслед за парламентёром попробует ворваться кто-то ещё? Едва коренастая фигура Катберта исчезла в арке ворот, створки гулко захлопнулись. Всё, теперь только ждать. И следить, чтобы под шумок не послали гонца предупредить алков. Ради этого улицы перекрыли блокпостами, в самые высокие дома забрались лучники - и всё равно бдительность превыше всего. Все они в столице впервые, могли что-то упустить.

- Вольно! - скомандовал Огг, десятники повторили приказ. Бойцы расслабились, кто-то припал к фляге, некоторые присели на полусгнившую скамейку в бывшем дворе, на рухнувшее стропило, на какой-то булыжник. Но все в любой момент готовы вскочить, схватив оружие, и, перестраиваясь, как учили, броситься в атаку. Разумеется, "ремешки вежливости" на ножнах у всех развязаны, колчаны лучников раскрыты, в джезайлы забиты пули и порох. Как расслабившийся, но в любой момент готовый обрушиться на врага зверь, отряд замер на прилегающих к Старой тюрьме улицах.

Присел под козырьком бывшего подъезда, прямо на трухлявые ступени порога, и Огг. Тревога не давала успокоиться, он сидел, как на иголках. Проклятье, о чём можно так долго болтать? Не тянут ли эти недостойные время, послав гонца к алкам? И как там, кстати, у Морреста и Гестана? Удалось им задуманное?

Грохот выстрелов и лязг стали заставил повстанцев без команды вскочить...

- Тихо вы, Ирлиф и все его Тёмные вам в глотки! - прошипел Этьен, слушая, как топочут по давно заросшему травой плацу сапоги однополчан.