Павел Буркин - Полночь мира (=Пепел Сколена)

Хронист наугад выдернул пухлый том, наружу выпал кусок пергамента. Эленбейн машинально подобрал его и бросился к лампе. В ее свете стали видны странные, небрежно выписанные буквы какого-то неизвестного алфавита. Может, какой-нибудь северный? Он немного, на уровне, позволяющем узнать язык, не больше, знал крамский и борейнский. Но эти буквы совсем не походили на тамошние угловатые руны, к тому же чаще высекаемые на камне и металле. Ничего общего и со сколенской вязью, которой последние полвека пользуются и кетадрины.

Еще некоторое время Эленбейн пытался разобрать текст, потом его осенила идея. Даже не так, не идея, а Идея. Если этот Моррест предпочитает писать не общепринятой сколенской вязью, а какой-то тайнописью, значит, во-первых, ему есть, что скрывать. Если показать эти бумаги коменданту дворца и объяснить, что обнаружены документы, предназначенные неизвестным заговорщикам, да еще сказать, будто бы видел, как рабыня с ними бегала куда-то в город... Или, того краше, это таинственные заклятия вроде тех, какие применял приснопамятный Хим, а сам Моррест на деле поклоняется Ирлифу. Тогда можно сразу говорить Воинам Правды, если король и усомнится, эти вынудят Амори действовать. Ну, а сам Эленбейн станет снова всеми уважаемым хронистом... А может, и займет место кетадрина, чем Ирлиф не шутит!

Собрав рассыпавшиеся бумаги, Эленбейн вышел из хранилища, запер дверь - и принялся строчить развернутое, на несколько страниц, донесение. Когда закончил, и рука стала приятно ныть, отправился прямиком в дворцовый храм Алка Морского. Настоятель - отпрыск его рода, но другой ветви. Он не может не помочь. Если поскрести в кошельке и бросить в бой последний резерв, сбережения на черный день...

В тот год Эвинне сравнялось одиннадцать лет, Аргарду семнадцать, а Фольвед тридцать пять. Она еще пленяла глаз своей статью, длинной косой, высокой грудью и крутыми бедрами, но сама уже чувствовала: старость не за горами. Жизнь пошла наперекосяк с самых Кровавых топей, а уж теперь еще несколько лет - и Фольвед станет неинтересна даже таким, как Тьерри. Что, в общем, и к лучшему.

Но годы, в которые она помогала односельчанам когда советом, а когда делом, сказались: именно к ней шли скорбеть об ушедших в посмертное царство, жаловаться на несправедливость и просить совета. В том, что было в ее силах, она никому не отказывала. И сама она изменилась. Как-то незаметно, по капле, наивная девичья красота сменилась зрелой, умудренной опытом и неотразимой привлекательностью повидавшей жизнь женщины. А саму ее больше радовали дети: рослый, плечистый Аргард, почти неотличимый от отца в его годы - и Эвинна, обещающая стать копией матери. Возвращаясь с поля или веселясь на празднике, Фольвед потихоньку приглядывалась к окрестным парням.

Прошла первая пора, когда все казалось непонятным, загадочным и страшным. Селяне привыкли к тропинкам, что пролегли меж бездонными топями, к угрюмым, сырым ельникам, к душистым моховым полянам. Научились они и пахать влажную, скупую на урожаи землю, есть горький, но принадлежащий только им хлеб. Теперь у некоторых его было вдосталь, чтобы прокормиться, и даже больше. Так у самых тороватых и возникла мысль: свезти все на рынок, а там продать.

- Мы могли бы купить, например, скотину, чтобы наши дети стали жить лучше, - настаивал Нэтак. - Могли бы разбогатеть. Почему мы должны жить в грязи и нищете?

Фольвед нахмурилась. Оглядела угрюмые лица мужчин и недовольные - женщин. Оглядела рваные, наспех залатанные домотканые одежды, перемазанные в земле и заношенные до лоска, ввалившиеся щеки и голодный блеск в глазах детей. Она знала: любая случайность, любой каприз погоды мог всех погубить. За девять лет на болотах они пережили четыре голодные зимы, да и в прочие годы весной затягивали пояса. А за селом, у самого края топей рос и рос импровизированный погост. Земля там почти сплошь хранила тех, кто не дотянул до лета. Лишь трое умерли от старости. А еще каждое лето в топях тонули неосторожные ребятишки. А еще ослабевших от голода косила болотная лихорадка, которая убивала медленно, но верно. А еще...

Люди видели много страданий и лишений, и совсем мало счастья - как и весь Сколен с тех пор, как пришли алки. Но почему они не понимают простых вещей - таких, что легко сообразила бы и Эвинна?

- Потому, что охотясь за богатством, вы приманите смерть. Не забыли про Тьерри?

- Да кто узнает-то?!

- Кому нужно - тот узнает, - отрезала Фольвед. - Впрочем, я никого не держу. Но как только желающие вернуться под руку алков уйдут, я тоже уйду куда-нибудь подальше - или с остальными, или только с детьми.

- Да кому мы нужны-то? - притворно вздохнул Нэтак. - И что ты все время командуешь, будто сам Император...

Любопытствующие разошлись, кто по делам, кто просто отдохнуть перед тем, как пойти в поле. Побрел на свою новую мельницу и Нэтак. Урожай в этом году уродился на диво - такие и там, в старой деревне, после Великой Ночи были редкостью. Здесь уже пахло свежими булочками - лучше дочери их пекла только Фольвед, даром, что зимой ей пошел четырнадцатый. Вот тоже проблема: вроде бы радоваться должен, что дочка надежно пристроена, и на нее уже положил глаз старший сын Эгинара, Аргард. Еще год-два - и самый желанный жених в деревне станет его зятем, а там, может, и Фольвед образумится: она ведь души в сыне не чает, ну, а тот замолвит перед матерью словечко. Можно было бы через Фольвед заставить людей больше платить за помол. Родственнику-то она не откажет. Но кто они такие вообще, после Кровавых-то топей? Да по сути - голь перекатная, ни кола, ни двора. Зато если рыцари таки найдут потайное селение, так ведь и его не помилуют - просто потому, что породнился с мятежницей. Опять же, Аргард обещает стать мастером на все руки, но кроме золотых рук ничего от родителей не унаследует.

Мысленно Нэтак снова и снова возвращался в старое село. Вот там было хорошо: сколько хочешь, столько и бери за помол, да еще с самого помещика деньги бери за доносы. Ну, а здесь все почувствовали себя свободными, познали силу взаимовыручки и отъелись на вольных хлебах. Кто согласится идти в кабалу к злобному старцу? Да и Фольвед не допустит. Сбежав от Тьерри, ведьма совсем от рук отбилась... И назад ведь не вернешься: Тьерри не пощадит.