Наталья Столярова - Дмитрий Русский

— Но, как я могу уйти? Я ведь и ходить не могу…

— Думаю, там всё по-иному. Если будет позволено, то я пойду с тобой.

— Кем позволено?

— Сам не знаю, много еще непонятного. Но я обещаю, что попробую пойти с тобой. А сейчас отдыхай. Пока ещё рано, и у меня дело есть.

— А когда?

— Скоро, Лина, скоро.

Митяй вернулся к себе, лёг и опять провалился в забытье. Проснулся среди ночи, лежал и бесконечно прокручивал в голове то, что произошло за эти дни. Почему именно он оказался в центре таких необыкновенных событий?

Назойливая память возвращала к тем дням, которые хотелось забыть раз и навсегда.

Когда пришло понимание, что он во всем мире — один? Почему он никогда не привязывался ни к месту, ни к людям? Только однажды, в том детдоме, где впервые вспомнили о его дне рождения, он встретил человека, с которым мог говорить.

Даже её имя звучало красиво: Валерия Леонидовна. Красивая. Чёрной волной спускались волосы до плеч, а глаза пронзительно-зелёные. Митяй не разбирался в возрастах людей, но, наверное, ей тогда не исполнилось тридцати…

Как её занесло в детдом? Она преподавала литературу. Раза два Митяй задержался после уроков, она о чём-то спрашивала, а потом начала давать ему книги. Читал он быстро, и вначале Валерия не верила, что за вечер он проглатывал очередную книгу. Но вопросы по тексту всё же задавала. Не впрямую, а как-то мельком.

Зимой, перед Новым годом, она попросила проводить её до остановки. Митяй взял тяжёлую сумку с тетрадями, и они пошли. В детдоме всем давали клички. Такая зараза, что и огнём не выжечь. Валерию прозвали «Сара». Да, она была еврейкой, несмотря на русские имя и фамилию. Наверное, по мужу. Митяй об этом не думал, но один вопрос его волновал, и он всё-таки спросил:

— Почему в детдомах нет еврейских детей?

Она взглянула на него с удивлением:

— А почему ты об этом спрашиваешь? Я могу ответить, как понимаю сама: мы изгои, ты знаешь это слово? Век за веком нам приходилось бороться за жизнь, поэтому пришлось держаться друг за друга.

— Что, у вас нет сирот?

— Есть, просто всегда находятся те, кто возьмут в семью: сёстры, тётки, дальняя родня.

— А у русских?

— Я ведь наполовину русская, поэтому буду говорить — у нас. У нас, русских, всего много: земли, нефти, газа, леса. Наверное, много и детей. А к ребёнку нужно относиться как к главной ценности. Тогда из него вырастет человек.

— А я тоже — изгой?

— Да, ты это знаешь, иначе бы не спрашивал. И у тебя два пути: соединиться с такими, как ты — обозлёнными на судьбу, и рвать у жизни всё подряд. Или быть одиночкой и принять как факт, что ты — не такой. Вот и будь им. Стань лучше всех, и тогда никто тебя не посмеет тронуть.

— Богаче всех?

— Да хоть и богаче. Для этого тоже нужен талант. Главное, что ты будешь защищён.

— А сейчас?

— Ты ведь меня не послушаешь. Скажешь — опять о том же. Но я и сыну сказала: хочешь быть свободным — учись на одни пятёрки. Тогда к тебе учителя приставать не будут. А с ребятами сам разберёшься.

Почему он сейчас вспомнил этот разговор? Часто Митяю казалось, что голова раскалывается от мыслей, хотелось — не думать. Не думать ни о чём. Но он знал, что всё ещё впереди: и любовь, и боль, и потери, и выбор.

Митяй решился идти прямо сейчас. Как будто что-то зудело внутри: надо!

Кукушка крикнула три раза. В доме — тишина. Митяй оделся, вышел в коридор. Конечно, он сильно рисковал: слабость не давала сосредоточиться, а в голове стоял какой-то шум. И угораздило же заболеть в такой момент!

Оберег слегка светился в темноте. Митяй поднёс его к шкафу. Ничего… Никакого движения… Он распахнул дверцы, ещё раз плотно их прикрыл. Всё бесполезно: произошёл какой-то сбой. А ведь очередной пазл даёт право на вход в мир Этих. И Митяй даже не сомневался, что может попасть туда. И что теперь делать? Ладно, утро вечера мудренее. Спать.

Наутро Митяй встал как обычно. Начал делать зарядку. Тело ломило, перед глазами плыли круги. После ледяного душа стало легче.

Он оделся и вышел в город. Зарком при первой встрече сказал, что у него есть дополнительный шанс: нужно найти витрину с манекеном, подойти и посмотреть ему в глаза. И тогда он может увидеть Заркома. Сейчас сложилась именно такая ситуация: ему нужен совет.

Он шёл по Ковчайску. А навстречу — разные люди: озабоченные, сердитые, отстранённые, погружённые в себя. Почему нет счастливых лиц? Или каждый перед выходом на улицу натягивает маску, а на ней крупными буквами — «Не трогать!». Да ведь и он сам — такой. Кому бы он позволил прочитать на лице то, что так тщательно скрывает и прячет в душе?

Митяй медленно брёл к Центральному универмагу. От него осталось только имя. Когда-то давно, лет двадцать назад, он и был Центральным, а сейчас выросли красавцы в несколько этажей, с эскалаторами и шикарными витринами. Ему уже не тягаться с ними. Единственное, что мог позволить себе старый универмаг — новую огромную витрину. Но в ней стояли всё те же манекены, шагнувшие с ним в изменившийся мир из прошлого века.

Митяй старался не думать о главном. Но с тех пор, как разбил зеркало в кабинете директора Дома ребенка, он избегал любой поверхности, отражавшей лицо. Значение слова «фобия» он знал. Всё он знал. И однажды раз и навсегда признал, что в основе его странности лежит то, чего он пока победить не мог. Страх.

Страх быть уродом — среди толпы нормальных людей.

Мимо витрины, но по противоположной стороне улицы, он прошёл три раза. Сжал кулаки, от злости и бессилия на глаза наворачивались слезы. Но подойти к зеркальной витрине так и не смог. Свернул на знакомую тропинку к парку. За несколько дней здесь всё изменилось: появилась высокая горка, фигуры Мороза и Снегурочки подсвечивались разноцветными огнями, а между ними — ледяной трон. К нему выстроилась очередь. Фотографировались семьями, снимали счастливых розовощеких ребятишек. И всё казалось сказочным и праздничным…

Дома пахло мандаринами. Лина с Иваном уже чувствовали себя лучше. Митяй засел за уроки, надо сдавать кучу зачётов, да ещё наверстать то, что пропустил за время болезни. Поднялся изо стола уже поздним вечером. И опять прокручивал в уме разные варианты. Решил подойти к шкафу ровно в полночь, ведь раньше он делал именно так. Вдруг всё дело во времени?

Но снова — не получилось. По-прежнему, сколько он ни пытался, дверь к Этим не открывалась.

Ночь он всегда любил больше, чем день. Темнота съедала уродство, и он становился — как все.

Заснуть сразу не всегда удавалось. В голове крутилась бесконечная «бетономешалка»: последние события не укладывались в привычную картину мира, и над этим приходилось думать, приводить события в относительный порядок, находя «сцепки» одного с другим.