Наталья Столярова - Дмитрий Русский

И снова Митяй пропустил момент, когда в нём шевельнулось негодование. Твари насторожились, а Тимур схватил его за руку, и они побежали. Сила перьев исчерпана, надеяться можно только на себя. Они слышали сзади хлюпанье, свист и шипение. За ними гнались, и преследователи ждали лёгкой добычи. Митяй чувствовал, что ноги уже обвивают мягкие влажные щупальца, к спине приклеилась омерзительная холодная присоска. И мелькнула мысль, что ему суждено разделить участь с теми, в коконах. Но умрёт он не сразу…

И в этот момент засветился Оберег. Митяй развернулся и направил его в темноту. Присоска отвалилась с отвратительным чмоканьем, а щупальца стали лопаться, разбрызгивая слизь по сторонам. Без единого звука твари стали отступать, пока не растворились во тьме подземелья.

Они прошли ещё несколько метров, Тимур указал люк над головой, подсадил Митяя, и они выбрались в тот же коридор. Люк под ногами затянулся и исчез.

В глазах Тимура оставался вопрос. И Митяй сказал:

— Ты можешь рассчитывать на меня. Я сделаю, что смогу.

— Да, я верю. Понимаешь, в этом коридоре есть моя дверь, но я не знаю — какая из них. Их сотни, а я должен найти только одну. И я уже устал.

— Держись, Тимур. Ты теперь не один. И — спасибо тебе.

— Прощай, Дима.

Тимур взялся за велосипед, прислоненный к стене. Но прежде указал рукой на выход. Митяй открыл дверь, шагнул и оказался — в своём коридоре. Он сразу пошёл в душ и целый час чередовал горячие струи с холодными, и всё ему казалось, что не может отмыть слизь и избавиться от запаха подземелья…

Из комнаты Вани просачивалась струйка света, и он решил заглянуть к нему. Так и есть, Ваня не спал:

— Я ждал тебя.

Митяй сел на кровать и всё по порядку рассказал Ивану. Тот внимательно слушал, а потом сказал:

— Самое сложное в том, что тебе придётся биться в одиночку. И мне кажется, что пока у тебя недостаточно сил. Я не знаю, почему. Подумай над этим.

— Ладно, Вань. Может, ты и прав.

Митяю так и не удалось заснуть до утра. Он думал над словами Ивана. Митяй уже понял, что к нему надо прислушиваться. То, что говорил Ваня, всегда оказывалось очень важным: «Недостаточно сил…»

Оберег заполнен наполовину, и силы в нём хватает. Сам Зарком об этом сказал и позволил в крайнем случае действовать, а не только наблюдать. Пока такой случай представился лишь один раз.

Но ведь Оберега он может случайно лишиться, как это произошло в мире Бориса. Значит, дело в нём самом.

А то, что — в одиночку, он и не сомневался. Всегда один… Однажды он решил, что может быть кому-то судьей и имеет право вмешаться в чужую жизнь. Но с тех пор никогда не повторял той ошибки.

Пашку все звали «Кисля». Отчасти — из-за фамилии Кислов, но, скорее, из-за тех черт характера, от которых Митяя «с души воротило», как выражался трудовик Петрович. Имелась в Кислове та самая гнильца, какую Митяй чувствовал прямо кожей, и всегда старался держаться от таких людей подальше. Главное, что Кисля всё делал исподтишка, тихой сапой, используя то, что ему выгодно. И наплевать ему было на кем-то установленные и неписаные законы.

В детдоме Митяй насмотрелся на всякое, и почти ничему не удивлялся. Но случай с Кислёй потряс его и запомнился навсегда.

Никто в детдоме не признался бы напрямую, что все живут одной-единственной мечтой: чтобы нашлись родители. Это те, кто брошен в роддоме, и у кого в графе «родители» стоит прочерк.

В последнее время появилось столько «мыльных опер», где излюбленной линией сценаристов стал сюжет о найденном ребёнке. Когда мать или отец, все из себя крутые и богатые, вдруг вспоминают, или обнаруживают, что в далекой молодости бросили они своё чадо на произвол судьбы. И вдруг — нашли! А потом хэппи-энд, слёзы и сопли, все довольны и всё «в полном шоколаде».

Девчонки смотрели эту фигню, обливаясь слезами и мечтая о том, что когда-нибудь это произойдёт и с ними. Но если родители и объявлялись, то — отсидевшие срок, и вышедшие на недолгую свободу. И не собирались они никого забирать, а так, повидаться, заскакивали. А потом опять исчезали.

И так редко бывало, когда кто-то приходил с твёрдым намерением забрать ребёнка навсегда.

В тот день Митяй прогуливал физику, потому что произошёл затяжной конфликт с физичкой, и он никак не «разруливался». Требовалась краткая передышка. В саду, в густых зарослях перед школой, стояли древние, почти сгнившие, скамейки. На дворе — конец мая, листва уже вовсю зеленела, и там вполне можно укрыться от посторонних взглядов. В этом закутке Митяй и расположился, достал книжку, чтобы спокойно почитать в тишине.

Подслушивать он вовсе не собирался. Но и выйти из кустов оказалось невозможно, потому что на ту скамейку, что стояла впритык с другой стороны, сели двое — завуч Ольга Фроловна, по кличке «Фрол», и воспитательница Инна Семеновна.

Фрол вздохнула, достала пачку сигарет и закурила. Вот это новость: никто не видел её курящей. И билась она с курильщиками нещадно. Ольга вздохнула ещё раз и повернулась к Инне:

— Вы уж простите, но тошно мне. Я сигареты при себе не ношу, в кабинете заначка лежит, на крайний случай.

— Да ничего. Я и сама не знаю, что думать.

— Вот ведь как дети раскрываются. Таким он казался мягким, Паша Кислов, а тут характер проявил.

— Характер, говорите? Может быть и так. Только мать его мне всё-таки жаль. Глаза у неё такие…

— Да, судьбы ведь разные. Говорят ведь: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.

— Что Паша сказал вам?

— Вот в том всё и дело. Формулировка… Сказал, что ему для дальнейшей жизни важнее иметь в биографии прочерк, чем мать с судимостью.

— Ну, по крайней мере, честно. И что, даже увидеться с матерью не захотел?

— Нет.

— А мне показалось, она из тех, что одной мыслью живут: выйти и ребёнка забрать.

— И это хуже всего. Была бы она какая-нибудь пофигистка, бог с ней. Тут другое. Я ведь в колонию запрос делала, и мне ответили, что она — редкой души человек. По просьбе начальства какие-то важные документы подписала. Вот и посадили. Бывают такие у судьбы переплёты.

— А Паша… И его понять можно. Жестокая сейчас жизнь. Он ведь и знания рвёт так, с натугой. Способности не ахти, а цель есть.

— А я боюсь. Такой по трупам пойдёт.

— Пойдёт, если — цель заставит. И доберётся до самого верха.

— Ну ладно, Инна. Не первый раз, и не последний. Сколько раз зарекалась — в сердце не брать, а не могу.

Они поднялись и пошли по тропинке к зданию. А Митяй сидел ещё некоторое время, отложив книжку.

Так получилось, что вечером на стадионе играли в футбол. Митяй, как всегда, в нападении, а Кисля стоял в воротах. Вратарём он считался отменным, потому что тренировался без конца, да и реакция — врождённая. Он всегда и всё стремился делать лучше других.