Игорь Пронин - Фэнтези-2005. выпуск 2

— Да ты уж заходи, что ли? — предложил все тот же таинственный гулкий голос. — Или воды боишься?

— Я? — обиделся могучий барон. — Ну вот еще…

Пупырь противу всяких ожиданий прошел сквозь водопад не только без страха, а еще и с удовольствием. Едва оказавшись во влажном полумраке, барон с ужасом разглядел гигантское гладко-золотистое тело, свернувшееся клубком в глубине пещеры. Такие же золотые, правда, с зеленоватым отливом, смотрели на него огромные глаза зверя.

— Так это ты, получается? — изумился барон.

— Вот всегда всех идиотов страшно удивляет тот факт, что драконы умеют говорить, — вздохнуло чудище. — А еще и думать. Вот ведь хвеномен, а? Ну давай уж, шо там у тебя? Я ж чую, шо с медом.

Плохо соображая, что он делает, храбрый Кирфельд протянул дракону флягу, а сам снял с верного Пупыря другую, ничуть не меньше прежней. Более всего его поражало то, что конь отнюдь не ощущает страха, а, напротив, с кошачьим любопытством осматривается в жутком логове и беспрестанно нюхает воздух.

— М-м-м, ничего так, — констатировал дракон, отпив добрую половину фляги. — Как звать-то тебя, убивец?

— Кирфельд, — машинально ответил барон и на всякий случай поправил пулемет под плащом.

— А меня вот — Шон, — вздохнуло чудовище. — Ничего себе имечко, да?

— Всякое бывает, — вздохнул Кирфельд, разглядывая своего неожиданного собеседника.

Только сейчас он вдруг понял, что дракон на самом деле красив. Его золотистое тело не вызывало ни тени отвращения, напротив — гладко-золотое, оно восхищало плавным совершенством своих мягких, живых линий.

— Попробуй-ка моего, — предложил Шон и, изогнувшись, выпростал из-под себя почти человеческую руку — рука пошарила на полутемной полке, чтобы вскоре поднести барону изящный глиняный кувшин с притертой пробкой.

— У меня окорок есть, — сказал барон, принюхиваясь.

— О, — обрадовался дракон. — Так шо ж ты страдаешь как потерпевший! Мне уже три дня ни одного порося не приносили — дождешься от твоих пейзан! С голоду тут сдохнешь… слушай, а это правда, что у вас на землю частной собственности нет?

— Правда, — удивился Кирфельд. — Я, в сущности, тоже герцогов арендатор. А что?

— Дурдом, — почему-то вздохнул дракон. — Ладно, какое это в общем-то имеет значение… как тебе продукт-то мой?

— Я не пойму, — признался барон. — Он что, на перце, что ли?

— А то. Его, конечно, если по-хорошему, так под борщик надо. Но под щи тоже покатит.

Барон задумчиво погонял во рту добрый глоток непривычного ему продукта. При мысли о том, что такую замечательную вещь можно и, наверное, нужно потреблять именно под щи с кислой капустой, ему сразу захотелось есть. Он оторвал себе небольшой кусок от прихваченного из дому окорока, протянул остальное дракону и присел на краешек здоровенной каменной скамьи.

— Слушай, а как ты с брагой-то? — спросил он.

— Да как, — вздохнул Шон, — пейзане твои то пшенички, то еще чего принесут. Буряк опять же, куда без него. А котлы у меня там. — Он махнул хвостом, указывая в темную глубину бездонной пещеры. — Это я их с собой…

— С собой? А сам-то ты откуда?

— Откуда… — Дракон отломил изрядный кус окорока и заработал челюстями. — Отовсюду. Последние сто лет в Житомире жил. Фейерверки детишкам, погоду летал разведывал. Так выгнали…

— За что? — поразился такой несправедливости барон.

— За то. Я ж продавал — ну, хорошим людям, понятно. А теперь, при новой власти, говорят, без лицензии нельзя. Раньше было как? Участковому канистру нацедил, и полное тебе уважение. А теперь тот участковый на подписке сидит, а мне говорят — хочешь, покупай лицензию, строй себе завод, все по закону. А еще говорят, мы тебя к ВВС припишем. Не хватало!

Дракон шмыгнул носом и раздраженно махнул рукой с зажатым в ней окороком.

— Слушай, — проникновенно начал барон, в благородном уме коего уже зрела удивительная идея, — а пошли ко мне, а? Хозяйство у меня приличное, ну да не в нем дело… мы вот твой с перчиком и мой с медом… да мы такое сварим!

— А жена твоя? — покосился недоверчиво Шон. — Разное ведь говорят… я, ты пойми, тебя обидеть не хочу, но у тебя еще и зять — этот вот… махер…

— Да плевать! — возопил барон, заставив содрогнуться стены пещеры. — Мы ж с медом да с перцем! Да через активированный уголь ежели пропустить! Эх-х!

На этом наша история заканчивается. Хотя на самом деле все, конечно, только начиналось.

Правда?

Жизнь нас ничему не учит; так говорят, но какая же это глупость.

Сегодня очень чистое небо. Надо сказать, редкость для этих мест: ни облачка, не говоря уж о тучах. Солнца, впрочем, тоже нет, но как раз это неудивительно. Здесь его никогда не бывает.

Я выхожу во двор, на ходу поднимаю воротник плаща, по-прежнему смотрю на небо. Странное небо, до чего же странное. Нет, я уже давно перестал воспринимать подобные мелочи как счастливое предзнаменование. Смешно, раньше я любую ерунду принимал за благоприятный знак. Не сразу, конечно: только когда здешняя зараза въелась в меня до мозга костей. Чёрт, да тут ведь все верят в предзнаменования. И, что характерно, только в хорошие. Они зерно сеют, только если его чёрная курица поклюёт. Я как-то спросил мамашу Эклиф, отчего так, а она только плечами пожала. Понятное дело: сила привычки. Вот и со мной так же. С чего я взял, что ясное небо — это хорошо? Может, потому, что это бывает нечасто? Ну хоть изредка, хоть время от времени можно давать мне шанс? Настоящий шанс, а не ту иллюзию, которой ты пичкаешь меня уже… не надо, не надо, прекрати, я не знаю, какой уже год.

Так о чём это я? Жизнь нас ничему не учит? Чушь. Она учит тому, что мы никогда не захотим учиться. Это слишком больно. И физически — тоже. В моём случае.

— Тпр-ру, скотина, пошла! — хрипло горланит старина Патрик, нещадно пиная вьючную кобылу. Бедняжка тужится из последних сил, налившиеся кровью глаза вылезают из орбит, пена клочьями свисает с оттопыренной губы, от надсадного хрипа разрывается сердце, сбитые копыта загребают землю. Патрик лупит её с усердием, достойным похвалы. Я могу его понять. В последнее время бедняга совсем сдал. Он очень много пьёт. Порой я составляю ему компанию, мы надираемся на пару под старым предлогом «кто кого перепьет», и меня приносят к Нерине тёпленького и размякшего, чтобы она меня утешила или высекла — в зависимости от настроения. Сечь она любит, это правда. У неё есть небольшая склонность к садизму, но моя девочка очень стесняется этой слабости, и мне приходится самому давать ей повод. Так безопаснее.

— Да пшла-а же ты! — надрывается Патрик, и кобылка надрывается следом, и вот так они надрываются вдвоём: старик-извозчик и вьючная лошадь вместе, в унисон. Это тоже своеобразная гармония. Я немного завидую им: мне не дано даже такой.