Александр Волков - Пришелец

— Кто его приковал? — спросил я, когда мы стали спускаться по винтовой лестнице.

— Он сам, — сказала Хельда, — и к тележке и к скобе…

— Все ясно, — машинально пробормотал я, как бы подводя итог разгадке этой тайны.

— Ты спрашивал насчет детей, — сказала Хельда, не дожидаясь, пока я повторю свой вопрос, — когда они подрастают, мы их отдаем…

— Кому?

— Странствующим актерам, музыкантам, монахам, собирающим подаяние на общину, — отвечала Хельда, плавно спускаясь по крутым высоким ступеням, — монахи говорят, что с детьми им удается собрать гораздо больше… Некоторые даже прикидываются слепыми, и тогда ребенок становится как бы поводырем — таким подают еще больше…

— А дальше? — взволнованно перебил я. — Что с ними происходит потом?..

— С монахами? — удивилась Хельда. — Ничего — прозревают… Впрочем, известны случаи, когда и не прозревали — Бог наказал… Странно, что не всех… Недосмотрел, наверное…

— Плевать на монахов! — воскликнул я. — Дети — куда они-то деваются?

— Не знаю, — на ходу передернула плечами Хельда, — мир большой…

— Большой, говоришь! — Я быстро догнал ее и сильным рывком развернул лицом к себе. — Как будто ты не знаешь, что делают с ними, маленькими, беззащитными — в этом огромном, страшном мире? Как их продают в рабство, как убивают, чтобы вырвать внутренности или напоить кровью и увлажнить мертвую кожу какой-нибудь старой развалины, смердящей от обжорства и разврата? Как их замуровывают в глиняные горшки, уродуя для потехи позолоченной черни и прочего площадного сброда? Как приносят в жертву на бесовских шабашах?

Мне показалось, что в ее глазах мелькнул страх, мелькнул и исчез, затянутый лиловой лунатической дымкой.

— Да что ты, милый!.. — напевно воскликнула она. — Какие шабаши? Где ты наслышался таких ужасов?.. Мало ли какой душещипательный бред несут по кабакам пьяные бродяги и оборванцы в надежде на лишнюю стопку…

— Тогда можешь выплеснуть эту столку в мои глаза! — перебил я. — Вот уж действительно голь кабацкая — только и смотрят, как бы что-нибудь стащить или кого-нибудь прикончить!..

— Ха-ха-ха! — звонким голосом рассмеялась Хельда. — Как ты смешно говоришь — совсем как шут в цветном колпаке с бронзовыми бубенчиками!

— Наш мальчик — шут, — зло сказал я, — кривоногий, горбатый, в лохмотьях, лицо обращено в застывшую уродливую маску стараниями какого-нибудь висельника-хирурга, зарабатывающего свой подлый хлеб регулярным выскребанием завязи в развратных чреслах придворных шлюх и обильными кровопусканиями из склеротических вен их вельможных покровителей…

— Нет-нет, замолчи! — испуганно прошептала Хельда, приложив палец к моим губам. — Ты найдешь нашего мальчика, ты узнаешь его!

— Как? — воскликнул я, с силой стискивая в пальцах ее тонкое запястье.

— Восемь маленьких родинок на его левом плече образуют шестиконечный крест, — сказала Хельда, — вот такой!

Она резким рывком сбросила с левого плеча жемчужно-серую мантию, обернулась ко мне спиной, подняла над головой свечу, и я увидел на ее бледной лопатке восемь темных, ровно расположенных звездочек размером чуть больше макового зерна.

— Он знает об этом знаке? — спросил я после того, как Хельда вновь закуталась в свою мантию и обернулась ко мне.

— Нет, — сказала она, слегка покачав головой, — и даже я не вполне уверена в том, что у него есть этот знак…

— Как это — не уверена? — опешил я.

— Знак проступает не сразу после рождения, а лишь через какое-то время, — тихо и таинственно прошептала она, поманив меня пальцем и отступая вниз по ступенькам, — он появляется в минуту смертельной опасности, и если наш мальчик уже видел смерть лицом к лицу, то его левая лопатка должна быть отмечена таким крестиком…

— Понял… Понял… — шептал я в тон Хельде, слегка поддерживая ее под локоть и стараясь не дышать на слабое пламя свечи.

— А теперь иди! — вдруг строго приказала она, незаметным толчком распахнув низкую дверь в стене. — Иди, иди!.. Уходи!.. Совсем уходи! Навсегда!.. Надеюсь, ты не будешь на всех углах болтать о том, как тебя принимали в нашей обители! Вопросы есть?..

— Нет-нет, что ты!.. — заговорил я, переступая порог и пригибая голову под низкой притолокой. — Но что с остальными детьми?.. Как я…

Но дверь за моей спиной резко захлопнулась, и я медленно побрел вперед, ведя ладонью по влажной стене и вытянутой ступней ощупывая кромешную тьму перед моими ногами. Вскоре, однако, в конце наклонного тоннеля забрезжил слабый розоватый свет, при приближении оказавшийся широким речным плесом, залитым лучами предзакатного солнца. Ход вывел меня к подножию глинистого обрыва, густо источенного норками стрижей, с пронзительным цвирканьем носившихся над неподвижной водой. По узкой, едва различимой тропке я спустился к воде, внимательно вгляделся в просветы между суставчатыми стеблями камыша и вдруг увидел невдалеке закругленный нос челна, выдолбленного из цельного дуба. Я подобрал полы своей хламиды и побрел по мелкой воде, высоко поднимая колени, шурша сухими камышовыми листьями и внимательно вглядываясь в мутную, буро-зеленую воду, дабы не провалиться в какую-нибудь из прибрежных ям. Дойдя до челна, я поднял голову и буквально наткнулся на неподвижный взгляд темных овальных глаз того самого странника, что всегда подходил к ежевичным кустам, растущим на обочине дороги, ведущей в замок, и говорил мне всего одну фразу: «Ну что ты сидишь? Иди, она столько лет ждала тебя!» Но на этот раз странник властным молчаливым взглядом указал мне на толстую, оставленную внутри челна перегородку, как бы приглашая сесть, что я и сделал, изрядно раскачав это неустойчивое судно и наполнив камыши беспокойным движением и шорохом от расходящихся кругами волн. Когда же равновесие восстановилось, странник отступил на корму и, вооружившись длинным тонким шестом, стал плавно выталкивать челн на открытую воду. Стрижи вычерчивали над нами свои длинные овальные орбиты, но, пролетая над головой моего высокого молчаливого перевозчика, на миг замирали и зависали в воздухе, мелко и неистово трепеща острыми серповидными крылышками. И вдруг я заметил, что шест в руках странника исчез, но сам он продолжает по-прежнему двигать руками, как бы подталкивая челн в объятия плавного широкого течения. А когда река действительно подхватила и медленно закружила длинную узкую долбленку, мой перевозчик сделался таким прозрачным, что я мог свободно разглядеть сквозь него волнистый след за кормой челна.

— Ну что ты сидишь, правь! — послышался надо мной его тонкий бесцветный голос.

Я поднял голову, но странник уже исчез, оставив на корме широкое, блестящее от воды рулевое весло. Течение медленно несло тяжелый челн вдоль мощных, уходящих в воду контрфорсов замка, покрытых ломкой коростой ракушечных панцирей до линии подъема воды во время весеннего половодья. В пологих лучах заходящего солнца высокая глухая стена и возносящаяся над ней башня казались залитыми тонким слоем воды, слегка подкрашенной кровью когда-то штурмовавших замок воинов, форсировавших реку в ночной тьме и сброшенных вниз копьями и мечами защитников этой неприступной твердыни. Густая голубизна вечернего неба над круглой вершиной башни серебрилась от бесчисленных чаек, чьи тонкие голоса едва достигали моего слуха. И вдруг я увидел, как от полукруглого края башенной верхушки отделился и ринулся вниз маленький темный комочек с развевающимися от плавно нарастающего падения краями. Ком, окруженный плотным визгливым роем чаек, летел прямо на меня, но в тот миг, когда мои глаза уже начали различать четыре колесика тележки, обитых блестящими железными полосами, чайки вдруг со всех сторон подхватили клювами широко разметавшиеся вокруг днища полы кожаного плаща безумного кузнеца и остановили его стремительное падение. Сквозь плеск и трепет птичьих крыльев различив его восторженные заходящиеся «н-га!.. н-га!..», я быстро перебрался на корму своего шаткого суденышка, схватил весло и стал стремительно выгребать против течения, стараясь приблизиться к тому месту, где тележка с отчаянным воздухоплавателем должна была опуститься на воду. Ориентиром мне служил длинный обрывок цепи, отвесно свисавший вниз и неуклонно приближавшийся к речной глади. Но едва крайнее звено цепи коснулось слегка задранного носа моей плавучей посудины, как струящуюся вдоль бортов челна воду покрыла густая лиловая тень. Я вскинул голову и увидел чаек, недвижно зависших внутри плотного кольцеобразного облака, окружившего тележку и словно стянувшего ее широкой темной петлей. Я поднял весло, положил его поперек осклизлых бортов, но течение не увлекло челн, как будто прикованный к ржавому разорванному звену на конце цепного обрывка. Стало так тихо, что я отчетливо различал редкий плеск капель, стекающих с мокрой лопасти весла. Я вновь взял весло в руки и попробовал грести, чтобы вывести челн на освещенную солнцем стремнину. Но погруженная в воду лопасть не встретила ни малейшего сопротивления, а челн не дрогнул даже тогда, когда я встал на одно колено и стал работать веслом изо всех сил. А когда я поднял голову, стараясь разглядеть днище тележки сквозь плотный сизый туман, темное облако вдруг заиграло всеми радужными переливами и стало медленно возноситься в небо. Цепь затрепетала, натянулась, и мне показалось, что она либо вот-вот лопнет, либо поставит челн «на попа» и потащит его за собой. Но вместо этого из-под палевого облачного испода выпросталась пустая, грубо сколоченная и заляпанная птичьим пометом тележка на четырех колесах. В искристом тумане над моей головой возник и тут же растворился темный колокол сидящей человеческой фигуры, затем все облако резко уплотнилось и мгновенно обратилось в далекий плоский кружок, размером с серебряный диракль императора Констанция. Вода под веслом вдруг обрела вязкую плотность, я с силой обеими руками потянул на себя рукоять и едва успел отвести челн в сторону от рухнувшей в реку тележки. Волна плеснула через низкий борт моего утлого суденышка и, если бы я не присел на дно и не подработал веслом, наверняка опрокинула бы его. Но тут течение подхватило шаткий челн и понесло его вдоль обрывистого берега, густо заросшего пепельно-серебристым ивняком. Я устроился на корме, погрузил в воду лопасть весла и, плотно прижав к борту его разлохмаченный черенок, направил тупой обрубленный нос моей долбленки на далекий утес, угрюмо нависавший над длинной пологой излучиной. Солнце уже наполовину скрылось за далеким горизонтом, и слабый вечерний ветерок слегка морщил спокойную поверхность воды, зигзагами гоняя по ряби сухих голенастых водомерок, упорно направлявших к противоположному берегу свои длинные скользящие скачки. Я незаметно задремал, опираясь на весло, а когда проснулся, утес был уже далеко позади, а мой челн плавно и стремительно скользил по широкой лунной дорожке, слегка затуманенной испарениями ночной реки. Вдалеке нарастал какой-то неясный гул, но как я ни вглядывался вперед, выпрямляясь и поднимая голову над пеленой тумана, причина шума оставалась мне непонятна. И вдруг сизое туманное полотно как будто обрубили ударом невидимого меча, и перед моими глазами распахнулась иссиня-черная бездна, густо окропленная бледными, ослепленными луной звездочками. Гул перешел в страшный, оглушительный грохот, мгновенно запечатавший мои уши теплыми восковыми печатями, далеко впереди взметнулся серебристый водяной смерч, а когда я вскочил и бешено заработал веслом, стараясь направить челн поперек течения, гнилой черенок вдруг хрустнул, и я, потеряв равновесие, едва не свалился за борт. Но это случайное везение уже ничего не значило, ибо мое суденышко неудержимо неслось в ревущую пасть гигантского водопада. И едва я успел выпрямиться, чтобы в момент падения оттолкнуться от скользкого борта и попытаться выпрыгнуть из сплошной водной стены, дабы она в своем падении не размолола мое тело о придонные валуны, как нос челна навис над клокочущей бездной, опрокинулся вниз, а корма с силой катапульты подбросила меня высоко в воздух. На какой-то миг я завис среди жемчужных водяных смерчей, ощутив себя не человеком, а какой-то фантастической ночной птицей, зорко высматривающей добычу в недрах взбесившейся стихии, и едва я успел подумать, что этой добычей на сей раз становится сама жизнь, как рассыпчатая струя ударила мне в лицо, мгновенно перехватив дыхание и залепив глаза кольчатой багровой тьмой. Не знаю, как долго длился мой смертный сон на этот раз, но помню, что вдруг я вполне отчетливо различил собственное тело среди жемчужных бугров и провалов клокочущей воды. Бездвижное, безвольное, оно плавно погружалось в пенистую пасть водопада, мощные взлетающие струи воды, словно играя, перебрасывали его с горба на горб, и оно бессильно соскальзывало по прозрачным склонам воды, широко разметав по сторонам руки и ноги. Потом глаза мои словно захлопнулись плотными угольными шторками, все тело сдавили тяжелые холодные объятья, близкий голос Хельды прошептал: «Не бойся — я с тобой!» — и все исчезло.