Александр Волков - Пришелец

— Но ведь люди сами убили его, — сказал Эрних, — совершив этим самый страшный грех перед лицом своего Бога!

— Его убили язычники и негодяи! — воскликнул падре. — Они теперь варятся в кипящей смоле и лижут языками раскаленные сковородки!

— Где? — удивился Эрних. — В каком месте?

— В аду, — строго сказал падре, — в геенне огненной.

На этом разговор оборвался, но теперь Эрних почему-то вспомнил о нем, глядя, как мерно покачивается тело Гусы на сильных плечах носильщиков. Жрецы их черного племени учили, что первый человек появился из крупного ореха, собравшего в своей белой мякоти свет Солнца, а потому после смерти тело надо сжигать, потому что только так, обратившись в мельчайшие частицы огня, человек может вернуться к вечному источнику жизни.

Когда процессия приблизилась к огненному барьеру, два шечтля выбежали вперед и, потрясая перьями, оттащили в сторону одно из бревен, освободив проход для носильщиков. Под нарастающий грохот барабанов носилки поставили на песок, и шечтли, окружавшие башню, стали прыгать через горящие бревна, освобождая пространство для погребального костра.

Тинга плотнее прижалась к Бэргу, глядя, как падре ходит вокруг носилок и помахивает над покойником дымящейся стеклянной плошкой. Она слышала, как Норман смеется и что-то громко кричит ему в спину на грубом гардарском наречии, и видела, как падре в ответ лишь отрицательно качает головой и осеняет покойника связанным из двух сучьев крестом. С того момента, как она вместе с остальными женщинами вышла из загона на палубу и увидела Бэрга по другую сторону накрытого для трапезы ковра, жизнь ее потекла совсем по другому руслу, как это бывает с весенним ручьем, встретившим на пути камень. Но если ручей лишь обтекал камень и устремлялся дальше, к какой-то своей, еще неведомой ему самому цели, то Тинга, в отличие от ручья, сразу почувствовала, в чем заключено главное и единственное предназначение ее жизни. Правда, еще раньше, живя в племени, она знала, что жрецы уже присоединили ее брачный жребий — тонкую рогульку тетеревиной лопатки — к общему кольцу жребиев, знала, что ее звездный знак уже вошел в Круг Предначертаний и что теперь остановка только за брачным посольством, которое должно было передать молодому избраннику косточку тетерева с ее именем и назначить ему день, когда он должен будет прыгнуть в душное чрево берлоги, вооруженный тяжелым кремневым топором на короткой рукоятке. Но всемогущая судьба избрала другой путь, и теперь, чувствуя, как мощно бьется под ее ладонью сердце молодого охотника, Тинга без всякого страха смотрела, как падре кладет на грудь покойника деревянный крест, как он выходит из огненного кольца, перебирая в пальцах деревянные бусы, как откидывается плетеная дверь хворостяной башни и как оттуда появляется увешанный белыми человеческими челюстями шаман с черепом в руках.

Она решила, что сейчас носилки внесут внутрь башни, закроют дверцу, шаман совершит обряд, дабы дух сожженного покойника не причинил племени какого-либо вреда, а затем бросит горящий факел в кучу хвороста у подножия. Жрецы маанов рассказывали о племенах, где сжигают своих мертвецов, но всегда смеялись над этим обычаем, говоря, что дух не сразу покидает тело, а некоторое время скитается в поисках подходящего вместилища и возвращается в оставленный им труп, до тех пор пока не обретет новое обиталище. И потому, если умерший, по мнению жрецов, был достоин нового воплощения, к его могиле еще долгое время приводили рожениц, ощутивших первые схватки, и они извергали младенца прямо на склон могильного холма. При этом жрецы всегда точно определяли, кто появится, мальчик или девочка, и никогда не ошибались в том, на чью могилу надо положить стонущую роженицу. И потому Тинга верила, что, если тело человека после смерти сжечь, его дух, сперва изгнанный из привычного жилища жаром огня, а затем не сразу нашедший достойное вместилище, непременно обрушит свой гнев на тех, по чьей вине он стал бездомным скитальцем. В силу деревянного креста и дымящейся в руках падре стеклянной плошки она не верила и потому, глядя через плечо на угловатый неуклюжий танец шамана и слушая костяной клекот нашитых на его накидку челюстей, лишь плотнее прижималась к Бэргу. При этом она вдруг ощутила в себе некое иное, доселе незнакомое ей чувство, начисто вытеснившее последние остатки страха. Оно, впрочем, вначале тоже испугало Тингу своей необычностью; ей вдруг показалось, что грудь начала набухать, что тугая струя темного жара прорвала какую-то невидимую преграду на дне ее живота и устремилась в лоно, наполнив его ритмичным пульсирующим биением сердца еще не зачатого младенца. Она подняла глаза и посмотрела на лицо Бэрга, озаренное кровавыми бликами полыхающих бревен. Губы Тинги вдруг сами собой зашептали горячие, нежные, счастливые слова в его курчавую, пропахшую дымом и потом бороду, но Бэрг не ответил, а лишь плотно, почти до боли, стиснул пальцами ее плечо, не сводя глаз с шамана. Тинга оглянулась. Угловатый силуэт колдуна-шечтля уже не возвышался над носилками, а как бы накренялся над ними, широко раскинув в дрожащем, озаренном кольцом пламени воздухе темные лохматые крылья своей мантии. Неистовый грохот барабанов внезапно стих, как бы вознесшись до столь высокой точки, где уже не только невозможен, но и не нужен никакой звук. Шаман отбросил в сторону гладкий человеческий череп, и тот с вкрадчивым ритмичным шарканьем покатился по плотно утоптанной площадке. Затем шаман резким движением скинул с плеч мантию, и она упала к его ногам, сухо щелкая нашитыми челюстями. И вдруг Тинга увидела, как его худое, туго обтянутое кожей тело оттолкнулось от земли, повисло в воздухе, а затем медленно и плавно опустилось вниз, накрыв собой приготовленного к сожжению мертвеца.

Тишина установилась страшная. Кони под всадниками перестали рыть копытами рыхлый влажный песок, и Тинге даже показалось, что языки пламени на миг замерли, образовав над бревнами неподвижный зубчатый рисунок. Она увидела, как по острым, чуть ли не прорывающим тонкую кожу позвонкам шамана змейкой пробежала быстрая суставчатая судорога, как задвигались широкие татуированные лопатки, как несколько раз мощно вздулась и опала клетка ребер, оплетенная сухой паутиной подкожных жил. Барабаны молчали, и лишь звуки мерных глубоких вдохов шамана перемежались с длинными свистящими выдохами. Тинга видела, как попеременно то вспухали, то вновь опадали рельефные мышечные узлы на его спине, словно там, под кожей, шла жестокая схватка каких-то мягких, лишенных панциря крабов, поднявшихся из глубин человеческого нутра на время линьки.

И вдруг она увидела, как большой палец на ноге Гусы чуть дрогнул и мелко затрепетал, словно обжегшись о раскаленный докрасна камень. В тот же миг к шипящему свисту шаманского выдоха добавился сухой короткий удар по барабану, от которого босая ступня мертвеца дернулась и сморщилась, как если бы ей случилось наступить на пчелу. Шаман со страшным шумом втянул в себя воздух и стал медленно, с глухим утробным хрипом вдувать его в приоткрытые пепельные губы покойника.