Владимир Васильев - Натиск на Закат

— Отчего ж пустые? Считай, Трева уже твоя.

— Через седмицу отправимся за море, не ране.

— А скорее нельзя ли? В твоих же интересах, Иван Никлотович, быстрее отчалить от англицкого берега.

— Нет, сир капитан, через седмицу. А ныне провожу соседа и к вам с сыном пожалую. Ждите, мы быстро. — Никлотович шагнул — и остановился напротив Гийома Геруа. — Верно ли, что ты из Рюриковичей, Гийом?

— Так точно!

Шевалье Иван улыбнулся.

— Смотрю, тебе люба моя дочь Ярослава, или мои глаза меня обманывают?

— Никак нет, не обманывают, — принц-гвардеец тоже улыбнулся, взглянул на зардевшуюся красавицу и, видно, решил ковать, пока горячо: — Люба мне ваша дочь. Вельми.

— А тебе, доча, люб ли сей молодец?

— Да, отче, — коротко и кротко ответила красавица.

— В Треве поручу тебе, Гийом, три дела. По обычаю нашему. Лишь после этого позволю сватов присылать.

Когда шевалье Иван с сопровождающими лицами покинул пиршественный зал, капитан, обронив вполголоса: «И нам пора!», привстал, повернулся к дочери хозяина и, поклонившись, громко поблагодарил:

— Спасибо вам, хозяюшка, и спасибо вашему дому за славный обед! Отменны у вас и хлеб и снедь! Благодарим! Князь, ваш батюшка, просил нас важное дело исполнить, а потому вынуждены покинуть ваше милое общество.

Сержант Копылов, ещё минуту тому назад лихорадочно сметавший со стола снедь, вдруг прожужжал в ухо соседу:

— Спроси, где нужник.

В отличие от внезапно оробевшего Ильи-Гийома, ясноглазая Ярослава без тени смущения глянула на Копылова и объяснила:

— Из зала идите прямо, опосля — направо. Там ваш гардероб.

— Какой гардероб, Илья? — изумлённо спросил Виктор. — Что-то ты не так переводишь.

— Верно перевожу. «Гарде» по-французски значит «беречь», а «роб» — «платье», а потому гардероб, как я понял, означает нужник.

— Гийом, ты не задерживайся. Догоняй! Дело прежде всего! — приказал капитан.

Гвардейцы покинули зал. Копылов, вытащив из-под плаща мешок, наполненный снедью, и попросив Сергия подержать его, бегом устремился к указанной цели.

Вернувшись, объявил, что весьма доволен посещением нужного для всех помещения.

— Кабинка-то удобна. Выступом этак нависает, и всё-то внизу видно. Сиденье из дерева. Кувшин там и бадья с водой, а ещё листья, то бишь, лопухи сложены, — усмехнувшись, он пришёл к интересному выводу: — Вона как! Теперь понятно, почему, прежде чем завалить королеву, ей говорят «гарде». Например, в шахматах.

Пасмурное небо по-прежнему навевало гнетущую тоску, но радовал порывистый ветер. Человек средневековья понял бы этот знак свыше как надежду на прояснение в небесах и непременно помолился бы. Среди гвардейцев никто не молился, как давно заметил капитан. Исключая, конечно, Сергия, да и тот только единожды бился головой об пол, и очевидно, то моление можно было бы объяснить, да и объяснения не нужны: все в тот момент испытывали отчаяние. Внешний замковый двор между донжоном с пристроенным домом и окружающей стеной поражал огромностью своего пространства. Приземистая банька, построенная на краю этого пространства, была практически не видна из-за насыпного вала землицы вокруг бани, что образовался в процессе строительных работ.

Капитан с грустью глянул на бывший гостевой дом. Кое-что извлекли из-под завалов. Быстро местная челядь затушила пожар! Рад-радёхонек был бывалый солдат, когда нашёл свой намокший сидор. Копылов обнаружил единственный уцелевший подсумок, где было-то всего два рожка. Увы, все ППШ и шмайсеры, кроме того, что остался у Копылова, пришлось закопать. Слава богу, что никого не задело при взрывах боекомплектов. Мушкеты, к удивлению капитана, нашли в целости и сохранности.

Чтобы отвлечь себя от грустных мыслей, командир воскликнул:

— Всё ж добился своего! Решился князь Иван на возвращение в Треву. Пойдём с ним и погоним немцев. Освободим западных славян!

— На хрена нам это надо, капитан? — с дрожью в голосе спросил Сергий

Любой бы из тех Иванов, кто помнит своё родство, психанул бы на месте Ивана Белова, но его имя дано было ему по настоянию родной матушки, и крещён он был по её желанию, и остался он в неведении о своём истинном имени, что мог бы дать ему отец. Возможно, двойственность его внутреннего мира или, вернее, духовное наследие и воспитание, полученное от язычника и христианки, приучило его думать и сохранять хладнокровие. Такая двойственность, может быть, и хороша для размышлений человека, пришедшего к атеизму, во время отдыха после боя, но в критических ситуациях им руководила иная сила, для которой он, хотя и имел множество определений, связанных с честью, присягой и традициями, но так и не выбрал единственного и самого верного.

— Если не желаешь, можешь катиться на все четыре стороны! Удерживать не буду. Только ответь мне на один вопрос: твои предки-старообрядцы помнят, откуда в Сибирь пришли? Или как все — вспоминают лишь два-три поколения прадедов?

— Мои помнят. Многое помнят, аж до времён Алексея Михайловича. Из Устюга бежали мои предки.

— А в Устюг откуда пришли?

— Отец сказывал, из-под Новгорода Великого.

— А в Новгород?

— Спроси, чего полегше, капитан.

— Новгород-то Великим был, но не вечным. Строили его и жили там те, кто смог прийти с Запада. Западные славяне. Тех, кто не смог прийти, тех порезали или онемечили. Дело твоё: можешь плюнуть на наше дело. Иди, спасай свою душу и чистую веру.

— Не кипятись, капитан. Ты обо мне ничего не знаешь, кроме моего имени. Я ж тебя никогда не подводил. Ну, не знаю о западных славянах. А ты меня готов к стенке поставить!

— Такого не говорил и не думал. Не твоя вина, что ты не знаешь истории. Нам Якун только что рассказал, откуда есть, пошла русь. Неужели не понял.

— Не понял. Гундосит сильно.

— Навостри слух. В их речи много носовых звуков. Копылов отворил дверь баньки, и сразу повеяло родным чистым духом. Белов нашёл подходящий уголёк, и, устроившись у оконца, начал быстро рисовать на листе пергамента как угольком, так и пальцами, моментально почерневшими от угля. В считанные мгновения он выявил характерную форму головы чертовки, высветляя хлебным мякишем надбровные дуги, щёки.

— Эвона как! Це ж та дiвчина-царiвна! — воскликнул Копылов. — Кто ж тебя так научил рисовать, капитан?

— Недолго учился, всего-то год. Русаков Николай Афанасьевич учил меня. Великий русский художник.

— Что-то не слышал о таком. И в Третьяковке такого нет. Жил почти рядом и частенько там бывал, — сказал Сергий.

— Эвона как! — вслед за Копылов насмешливо произнёс Белов. — А мы-то думали, что ты из таёжного скита носа не высовывал.

Командир прищурил глаза, глядя на свою работу, и вновь продолжил рисовать по памяти личико таинственной чертовки.