Дженни Вурц - Дитя пророчества

Те, кто следил за нею, передвигались бесшумно, а их следы быстро развеивал ветер. Мейглин не страшилась людей из клана и пустынного племени. С последними она всегда была учтива, помня, на чьей земле стоит владение Тобаса. У нее не появлялось и мысли выйти из дома в ночь новолуния, когда племя собиралось возле колодца, дабы воздать почести своей богине.

Мейглин умела скрывать замешательство, если вдруг у нее за спиной неслышно появлялись старухи из племени. С ними нужно было себя вести особенно осторожно; любой пристальный взгляд они могли счесть дерзким и оскорбительным. Увидев их, Мейглин неизменно склоняла голову и отходила, уступая им место. Столкнувшись со старухами в первый раз, она решила помочь им наполнить водой кожаные бурдюки. Наверное, то была непростительная дерзость. Однако старухи лишь улыбнулись и вежливо отказались. Они называли Мейглин Аншлиния, что на древнем языке означало «заря». Но этот язык был ей неведом. В ответ она только улыбалась, даже не подозревая, что древнее слово дарило ей надежду. Мейглин всегда считала это слово чем-то вроде благословения или комплимента. Окажись рядом маг, он бы объяснил девушке, что племена Санпашира чтят молчание и обращаются к кому-то лишь в особых случаях.

Впрочем, работа на постоялом дворе не оставляла ей времени для любопытства. Поскольку заведение Тобаса было единственным в пределах двух дней пути, сюда заглядывали все путники. И всех здесь принимали с одинаковым вниманием, никого не отвергая и не выделяя. Так требовали законы священной земли. Мейглин не раздумывала над тем, кому она наливает эль и для кого печет в дорогу хлеб. Иногда ей доводилось услышать музыку паравианской речи. Откуда появлялись эти таинственные посетители? Куда и зачем исчезали? У Мейглин хватало благоразумия не спрашивать об этом ни у Тобаса, ни даже у словоохотливой поварихи. Паравианский язык, на котором веками говорили ее предки, был совершенно ей неизвестен. Может, это и к лучшему, ибо кто знает, какие потрясения пришлось бы ей пережить. Ведь едва успевали уехать говорившие на паравианском языке, как Мейглин уже подавала миски и кружки шумной ватаге охотников за головами, которым не терпелось поскорее набить свои седельные сумки трофеями и получить вожделенную награду. В последнее время эти головорезы появлялись на постоялом дворе все чаще и держались куда наглее, чем прежде. Новые правители городов упивались своей крепнущей властью.

Как-то на постоялый двор заявилось двое охотников за головами, считавшихся самыми жестокими и безжалостными убийцами. Говорили, что они не щадят ни беременных женщин, ни маленьких детей. Отряды головорезов уже не боялись углубляться в пустыню. Плата за каждого убитого «варвара» постоянно возрастала.

— Все они — просто алчные дурни, — презрительно заявил торговец, трапезничающий за соседним столом. — Деньги затмили им разум, а как столкнутся с древними расами, так его напрочь отшибет.

Охотники подняли его на смех, и тогда купец рассказал им про брата своего деда.

— Угораздило его оказаться ночью возле каменных глыб. Взошла луна. Видит — со всех сторон туда сбегаются единороги. Это все, что от него сумели узнать. Потом он свихнулся и стал хуже малого ребенка. Жена его с ложки кормила и только успевала штаны застирывать. По-моему, тайны там или не тайны, а нечего туда соваться. Пусть это клановое охвостье торчит на своих священных землях. Такой жизни, как у них, не позавидуешь. Говорят, у них ведьмина кровь. По наследству передается, точно зараза. У самих гнилое семя, и у детей тоже.

— Нечего пугать меня безумием, — заявил один из охотников.

Второй — дородный детина — шумно его поддержал.

— Солнечные дети уже свалили из Селькийского леса вместе с кентаврами, которые их стерегли. Ну, что теперь охраняют там кланы? Почему они не пускают нас охотиться там, где нам нравится? Но мы больше и спрашивать не будем. Перебьем их всех, и дело с концом.

Опять наступила весна. Слухи, достигавшие постоялого двора, подтверждали прошлогодние слова охотника за головами. Под неотступным напором Дештира древние тайны теряли свою силу. Древние расы куда-то исчезали. Наемники все более наглели. Истребление кланов становилось привычным делом. Охотники за головами вторгались в священные пределы, но уже не было стражей-кентавров, чтобы преградить им путь.

Впервые за многие годы кланы перестали чувствовать себя в Санпашире хозяевами. Дозорные больше не наведывались на постоялый двор за провизией. Они теперь редко появлялись даже у священного колодца, а если и приезжали, то по ночам.

В одну из звездных ночей, отправившись за водой, Мейглин повстречала у колодца рыжеволосую дозорную. Как у всех женщин клана, ее волосы были особым образом заплетены в косу. Темнота придала Мейглин смелости. В первый раз любопытство заглушило в ней осторожность. Девушка отважилась назвать имя, слышанное ею от матери в день их расставания.

— Он был другом моих родителей, — неуклюже соврала Мейглин и осеклась под цепким взглядом дозорной.

— Эган Тейр-Диневаль, кайден эан? — удивленно спросила дозорная, вскинув брови.

Дальше она быстро заговорила на паравианском языке, ожидая, что Мейглин поддержит разговор. Мейглин вымученно улыбнулась.

— Я не училась древнему языку, — призналась она.

— Не училась? — Дозорная передернула плечами, но слова девушки не оскорбили ее. — Поди в городе родилась? Или сбежала из клана, побоявшись пройти настоящее посвящение?

Чувствовалось, что дозорная не была настроена выслушивать объяснения Мейглин. Завязав наполненный водой бурдюк, она сказала:

— Тогда имя и история жизни Диневаля — не для твоих ушей.

— У него остались родственники? — спросила Мейглин. Вопрос этот давно не давал ей покоя.

Дозорная замерла. Ее рука оказалась в опасной близости от меча, а обветренное, обожженное солнцем лицо помрачнело.

— Живых не осталось, — нехотя сообщила она. — Видно, твои родители не знали, что последнего младенца из этого рода зверски убили во время бунта в Тэрансе.

— Они не знали, — прошептала Мейглин.

Она нагнулась, подцепила на коромысла ведра и двинулась по исхоженной тропке к постоялому двору… У нее нет родных. Эта весть ободрила Мейглин. Пусть думают, что ее род прекратился. Она будет молчать всю оставшуюся жизнь. Так намного спокойнее.

— Ты ошибаешься, девушка.

Мейглин остановилась как вкопанная. Дорогу ей преградил старик из пустынного племени. В своей выцветшей одежде он напоминал огородное пугало. Его глаза на изрезанном морщинами лице светились, как два обсидиана. Он возник ниоткуда, словно призрак. В довершение ко всему, от резкой остановки ведра качнулись, расплескав воду на песок.