Дженни Вурц - Дитя пророчества

Она была слишком подавлена видениями своего сна, чтобы испугаться невесть откуда взявшегося голоса.

— Я говорю от имени Содружества семи, чьей волей был создан род, к которому ты принадлежишь. Диневали обладают силой пророчества. Посему будь осторожна с подобными словами, дитя. Древние тайны отнюдь не исчезли. Они по-прежнему охраняют живое сердце земли. И последний кентавр еще стоит на страже в Атании. Он непременно воспримет твое искреннее и горячее желание. Через это желание и через свое наследие ты можешь оказаться той, кому выпадет исполнить великое предназначение. Сейчас ты едва ли поймешь, сколь оно велико.

— Мне сейчас не до предназначений! — дерзко возразила Мейглин. В ней полыхала непримиримая ненависть к Дештиру, захватившая все ее существо. — Я могу повторить свои слова еще триста раз, поскольку я не вынесу жизни в мире без солнца!

Но гром больше ничего не прогремел ей в ответ. Мудрый голос умолк. Мейглин проснулась в своей чердачной коморке. В окошко светили звезды. По другую сторону пыльных оконных створок лежало безмолвие ночи. У Мейглин сбилось дыхание. Ее ноздри опалял запах раскаленного песка; сухой этот жар напоминал жар, поднимающийся от углей кузнечного горна. Ни ветерка. Странная, сверхъестественная тишина окутала землю и лишила ее времени. Так бывало лишь в темные промежутки между старой и новой луной, когда женщины пустынного племени собирались на свои бдения у священного колодца. Мейглин лежала с открытыми глазами. Тишина несла ей успокоение. Несведущая в магии, она не ощущала ничего необычного; просто тихая, жаркая ночь, и все. Она совсем не думала о диковинном семени, которому предстояло прорасти ко времени полнолуния.

Тот день начался с привычных дел. Мейглин накормила кур и вычистила стойла в конюшне. Потом замесила тесто для хлеба и, пока оно поднималось, занялась нескончаемой стиркой и развешиванием постельного белья. К полудню белье высохло, а Мейглин уже хлопотала в полумраке зала, разнося еду и напитки. Незаметно наступил вечер, и в зале снова закрыли окна и ставни. Далеко на севере небо скрывала мутная завеса — предвестница неумолимо надвигавшегося Дештира. Тобас долго стоял на крыльце, пока краски заката не сменились вечерними сумерками. Быть может, сегодня он в последний раз видел восход солнца. Хозяин постоялого двора был человеком не робкого десятка, но от этой мысли ему делалось страшно.

— Песчаная буря, — успокоил его прискакавший всадник. — Всего-навсего обыкновенная песчаная буря. Но, думаю, дни ясного неба и солнца сочтены и здесь.

Вслед за этим всадником приехали другие. Их было достаточно много. Обычно постояльцы приезжали еще засветло и оставались на ночлег. В зале сделалось непривычно людно; приехавшие заняли почти все места. Мейглин наливала эль, наполняла едою тарелки, мыла посуду. Ей было некогда разглядывать гостей. Скорее всего, она даже не обратила внимания, что приехавшие были весьма немногословны. Когда они просили что-то принести, их речь выдавала людей клана. Среди них выделялся один довольно странный человек. Тот говорил вполголоса и исключительно на древнем паравианском языке.

— Это люди короля, — сказал Тобас, когда зал наконец опустел.

Хозяину постоялого двора было явно не по себе; он даже забыл про свою трубку. В кухонном очаге дотлевали разворошенные поварихой угли, и при их красноватом мерцании, не удержавшись, Тобас позволил себе пооткровенничать с поварихой.

— В их числе — наследный принц Шанда. Он направляется на битву с Дештиром и не желает привлекать к себе внимания. Они запасутся у нас водой и провизией и перед рассветом уедут. Само собой, не по торговому пути.

— Они что ж, так и едут тайком? — спросила повариха, которая только теперь смогла передохнуть, подставив скамеечку под свои гудящие от усталости ноги.

Тобас кивнул.

— С того времени, как выехали из лесу в Алланде.

Это объясняло столь внезапное появление путников. Разумеется, двигайся они по торговой дороге между Ати-хасом и Иннишем, весть о них достигла бы постоялого двора намного раньше.

— Мейглин, — повернулся к ней Тобас, — прежде, чем ляжешь спать, собери остатки хлеба и сыра для их конюха. И кувшин эля не забудь.

Мейглин сделала, что ей велели, и, пожалев уставшую повариху, сама вызвалась отнести ужин в конюшню. За день она тоже изрядно устала, а потому даже забыла спрятать под платок распущенные волосы. Взяв поднос с едой и кувшин эля, Мейглин вышла через заднюю дверь на освещенный луной двор.

Мейглин рассчитывала, что конюх утомился в пути и уже спит на сеновале. Однако она ошиблась. Она застала его мокрым и почти голым. Оказалось, конюх ходил к колодцу, чтобы умыться. Он едва успел плеснуть на себя водой и был вынужден спешно вернуться, ибо у пустынного племени начиналось празднество полнолуния. Не имея полотенца, конюх обсыхал прямо на ветру. Его влажные волосы спутались и налезали на лоб. Потная, запыленная одежда, которую он надеялся прополоскать в воде, небрежно волочилась по земле, но конюх этого даже не замечал. Он зачарованно смотрел на залитые голубоватым светом пески. Тишина лунной ночи настолько завладела им, что он даже не заметил присутствия Мейглин. А Мейглин, в свою очередь, глядела на него, зачарованная красотой его тела.

Судя по длинным волосам и характерным завиткам волос, какие остаются, когда волосы часто заплетают в косу, человек этот принадлежал к какому-то клану. Он еще не вошел в зрелый возраст: при широких, мускулистых плечах бедра у него были как у мальчишки-подростка. Мейглин застыла на месте, боясь дышать. У нее пылали щеки, но она не могла отвести глаз от незнакомца.

Ее выдал звякнувший кувшин. Юноша обернулся во всей своей мужской красе, и Мейглин увидела его лицо. Девушка вскрикнула: она узнала это лицо. Тогда, во сне, показавшем ей и тяжелую судьбу юноши.

— Откажись от задуманного! — вырвалось у нее. — Почему ты меня увидела? — с упреком спросил он, изумившись не меньше, чем она. — Ты не должна была меня увидеть. Содружество семи наложило на меня защитные чары.

— Пожалуй, такое не увидишь! — с непривычной для себя язвительностью сказала Мейглин. — И ты вовсе не конюх, можешь не притворяться.

— Так ты знаешь, кто я? — удивился юноша.

Он искоса глянул на одежду, что волочил по земле, но гордость не позволила ему скрыться в ближайших кустах.

— Чары Содружества скрывают меня от людских глаз. Либо у тебя есть оберег, либо ты сама сведуща в магии.

— Нет у меня никакого оберега.

У Мейглин словно отшибло всякий здравый смысл, а заодно и стыд, ибо она по-прежнему во все глаза смотрела на юношу. Она вспомнила: тогда, во сне, в его синих глазах плясали такие же дерзкие искорки. Луна придавала им серебристый оттенок.