Елена Никольская - Змей подколодный

— Отчего же — "был"? — удивился гость. — Мои чувства к госпоже Элис суть секрет полишинеля!

— Особенно после того, как вы добились для неё патента на работу в этом городе! — язвительно сказала мадам. — Вот только я полагала…

— Вы ошибались, — сказал гость.

— Возможно. Надеюсь, с ней всё в порядке?

Гость поставил на стол корзиночку и, приподняв салфетку, повёл носом.

— Божественно! — с чувством сказал он. — Оцените мою выдержку, дорогая, — ведь половину ночи мы с этими чудными гостинцами провели вместе…

— Вы не ответили, — напомнила мадам.

— Ках ме! Уж не по этому ли поводу вы нынче ночью глаз не сомкнули? Разумеется, я не сделал ничего плохого нашей всеобщей любимице! Признаюсь, как на духу: мы слегка разругались. Но вы же знаете, милые бранятся — только тешатся… Так что к концу недели можете её навестить.

— Всенепременно, — сказала мадам.

— Лизаньке меня опасаться не с чего. Другое дело — мои зловредные коллеги! Или вы с Олегом просто на огонёк в её салончик забежали? Пальчиком погрозить? Воображаю!.. — Гость извлёк из корзинки крошечный бутерброд и огляделся. — Почему вы всё время моё любимое кресло от стола убираете, Кора?

— Потому что ему там не место! Не таскайте же вы его, умоляю! Сколько можно говорить!

— Ну я отодвину потом…

— Верю птичкам и зверькам…

— Ох, как я устал! — сказал гость, усевшись и вытянув ноги. — Кора. Покормите меня. Олег довёл вашего покорного слугу до полного истощения!

— Как я его понимаю! — фыркнула мадам.

— В том числе, желудочного. Выпили чуть не литр, безо всякой закуски! — пожаловался гость. — Это в компании-то вашей корзиночки… Но господина Стрепетова и Лизанькин коньяк не взял!

— Что вы говорите!

— Чуть ли не сатисфакции требовал, представляете?! Грозил попечительской коллегией! Словом, ужас, ужас…

— Не нажить бы вам, сударь, больших и ужасных неприятностей…

— Уж вы скажете! Это он горячку порол… Мы, собственно, договорились, — сообщил гость, с вожделением следя за появляющимися блюдами.

— Неужто?

— Да-да, клянусь вам, мы пришли к мирному соглашению. А можно сразу чай?.. Наши дети больше не станут бегать по левым урокам. И ни-ка-ких приключений за пределами гимназии. Я пообещал.

— А в пределах? — осведомилась мадам.

— М-м… Бесподобно вы готовите, дорогая! Как вы сказали? Нет-нет, душа моя! Ежели по мелочам… Столковавшись с директором гимназии…

— Ваши отношения с господином директором давным-давно никого не удивляют, — заметила мадам, намазывая гостю тостик. — Но вы, любезный мой коллега…

— Оу! — ухмыльнулся гость. — Нас подозревают в нестандартной ориентации?!

— …на сей раз и по мелочам перебираете, — закончила мадам. — Олег ещё молод, с ним можно поладить. Но договоритесь ли вы с Фаридом?

— Полагаете, нет? — задумчиво спросил гость. — Мне вот казалось именно что наоборот… Я бываю так убедителен, Кора!

— Уверена, сударь! — сказала мадам. — И учтите, терпение господина Демурова имеет границы. Весьма чётко очерченные.

— Увы мне, — вздохнул гость. — Сидеть мне в мышеловке, битому и несытому… Между прочим, касаемо Олега вы заблуждаетесь, мадам. Эт-то нужно было видеть!.. Я просто в изумлении, поверьте. Но какую идею он мне подарил! То бишь, я о сатисфакции.

— О боги, — сказала мадам. — Видимо, ваша беседа удалась на славу!..

— К чему вы? — удивился гость. — А! Что за странная мысль, Кора! Стал бы я выяснять таким образом отношения с коллегой! Я вот ему даже коньяк принёс…

— А с кем же вы собрались их выяснять? — удивилась мадам. — Не хотите же вы…

— Хочу, — признался гость.

Признание это заставило мадам выронить из рук ножик и уставиться на гостя во все глаза.

— Да вы с ума сошли, сударь, — сказала она, обретя дар речи. — Вы понимаете, что будет, если в попечительскую коллегию обратится Фарид?

— Не обратится, — уверил гость, подвигая к себе пепельницу. — Позволите закурить, мадам?

— Вы что же, всю гимназию вздумали под монастырь подвести?!

— Да что вы разнервничались? Папироску?

— Уж не решились ли вы сменить фронт? — холодно спросила мадам, принимая дымящуюся "беломорину".

— Ну-у, дорогая… Обижаете, право! Вам ли не знать, сколько сил я положил на нашу гимназию!

— Не вы один.

— Разумеется. Не паникуйте, Кора. Поймите…

— Понять вас стало крайне трудно!

— Поймите, — с нажимом повторил гость. — Здесь личное дело. Моё личное дело.

— Ках цирсшмей! — сказала мадам и расхохоталась. — Вы бы уж что-нибудь другое сочинили! Личное дело!..

— А вот представьте себе, — сказал гость, улыбаясь тоже. — К слову, дорогая, напомните-ка мне… Есть такое специальное письмо — с вызовом на дуэль…

— Картель, — подсказала мадам. — Вы и впрямь рехнулись, мой милый коллега.

— Отчего же. В этой истории отыскать повод для дуэли труда не составит.

— Повод! Какой же?

— А вот это, мадам, тоже моё личное дело, — сказал гость. — Но предупреждаю: сдадите меня Фариду — не видать вам больше шайской ванили.

— Ах! — сказала мадам, округливши глаза. — Это что же, шантаж?

— А то, — согласился гость. — И давайте, в самом деле, найдём другую тему для разговора. Нам что, кроме гимназийских проблем, и обсудить больше нечего?

— К примеру, вашу страсть к дешёвым папиросам, — предложила мадам. — Редкостная гадость!

— Я раб своих привычек. Почтительный и покорный.

— Что касается привычек, так я который день собираюсь вам показать…

— Покажите, — расслабленно сказал гость. — После такого завтрака я согласен рассматривать даже семейные альбомы… Кто вас учил готовить, Кора?

— Помните трактирчик на Семи Шкурах? — с удовольствием спросила мадам.

— Да уж не забыл… Постойте! Неужели старикан открыл вам свои секреты? Да бросьте, душа моя! У вас совершенно другая кухня!

Но не станем утомлять благосклонного читателя предрассветною беседой двоих коллег — да и ничьей другой не станем тоже. Лучше попросим его обратить взор в одну из комнат девичьего интерната, где рыдает в рыжую шёрстку наша измученная героиня.

Горько всхлипывая и шмыгая носом, маленькая ведьма излагала пушистому и ненаглядному события уходящей ночи. Пушистый и ненаглядный сочувственно подвывал, обнимал ведьму лапками и не обращал внимания на промокавшую от слёз шкурку.

На душе у Флюка было погано: он абсолютно искренне полагал себя мерзавцем. Подобное убеждение посетило его впервые в жизни, так что подвывал он на полном серьёзе и почти на нём же подумывал о предательстве. Пушистому и ненаглядному просто брюхо сводило от желания упасть девочке в ноги с чистосердечным признанием. Прекрасно понимая, что добра от признания не будет никакого, полосатый мерзавец стойко держал язык за зубами — себе дороже.