Елена Никольская - Змей подколодный

Враг маленькой ведьмы, заломивши бровь госпожи Элис, проводил сирокко насмешливым взглядом и приступил к работе с клиенткой.

— Загрустили, мадемуазель? — спросил он, бросая Ольге зелёную шляпку. — Напрасно! Наш разговор ещё не закончен.

Ольга, поймав шляпку на лету, крутнула её на пальце (вышло недурно) и откинула в сторону — на подставочку не попала, но ведь и не на пол!

— Хотите сделать мне скидку? — спросила она, задравши нос. — Уверяю вас, я не стеснена в средствах!

"Вот так вот! Браво, — подумал враг. — Хвалю!"

— Что вы, мадемуазель! — сказал он. — Мы ведь уже обговорили цену. Я имела в виду ваши проблемы. Мне не хотелось бы отпускать вас просто так. За вашими плечами тянется нехороший шлейф. Беда — и совсем не шуточная.

— Вы прямо как цыганка, — сказала Ольга. — Ждёт меня дорога в казённый дом, к злобному пиковому королю.

— Это само собой, — хмыкнул враг. — Об этом и гадать не приходится. За прогул тебя накажут, барышня, мало не покажется. В вашей гимназии такие беды что ни день.

— Ветерок, — гордо сказала Ольга.

— Возможно, я сумею помочь — но несколько иным способом… Я посмотрела между делом — потенциал у тебя недурной. Возьмусь, пожалуй. Тем более ты так громко думаешь об этом, дорогая.

— Вы о чём?

— Ты думаешь, что ты теперь ведьма. Так это нетрудно устроить.

— Я вас не понимаю, госпожа. Что устроить?

— Ках ме! — нетерпеливо сказал враг. — Я берусь учить тебя. Раз уж ты не стеснена в средствах. Но, разумеется, без контракта. Согласна?

— Я не знаю, — сказала Ольга. — А можно, да? Меня за это не выгонят? Понимаете, мне никак нельзя, чтобы меня исключили.

— Из вашего сумасшедшего дома исключают только за неуспеваемость.

— А что за контракт?

— Обуза на веки вечные, — отмахнулся враг. — Себе дороже, барышня. Вот несколько уроков с почасовой оплатой — дело невинное. Ни прав, ни обязанностей. Что скажешь?

Пирожные с клубничной начинкой свалились на голову — вкупе с каретами, замками и серпантином. Удар был настолько весомый, что зашумело в ушах. Мобильник не замедлил ответить бешеным колокольным перезвоном, и госпожа Элис, поморщившись, протянула к Ольгиной куртке раскрытую ладонь. Колокольчики угомонились, а Ольга кивнула:

— Думаю, это подойдёт.

"Ах, пряный сирокко, не зря я дышала зноем твоим… Вот это ни фига себе! ВОТ ЭТО ДА!!!"

— Что, дорогая, недурная халява тебе обломилась? — подмигнул ей враг. — Рано радуешься. Заниматься будем раза три в неделю — сумеешь?

— Да, конечно! Только, если вы не против, по вечерам. Так можно?

— Да хоть по ночам, мадемуазель. Было бы оплачено.

— По ночам мне бы очень подошло, но я не смогу, наверное, сюда добраться. Трамвай…

— Глупости, — отрезал враг. — От гимназии до стадиона — двадцать минут ходьбы, а там уж до меня рукой подать. Я тебе клубочек дам, с ним не заблудишься. А теперь беги домой. Придёшь в ночь на воскресенье. И кошелёк не забудь.

— Конечно! Благодарю вас.

Вручив новоиспечённой ученице вожделенную шляпку и туго смотанный клубочек пушистых сиреневых ниток, временный хозяин шляпного салона запер за ней дверь, скинул личину и, прихватив со столика квадратную бутылку, подошёл к окну.

За окном смеркалось. Будущая ведьма шествовала по переулочку, закинув за плечо картонку со шляпой и победно задрав нос. На сумеречное небо она поглядывала с большим недоумением. Вполне законным недоумением — по её подсчётам время было от силы обеденное. Поездку на трамвае номер четыре за территорией города ведьма, само собой, не учитывала.

Враг ещё пару минут любовался ведьмиными сомнениями, маленькими глоточками прихлёбывая из бутылки — Лизанькин коньяк был вне всякой конкуренции! Налюбовавшись, он отставил бутылку, сплёл перед лицом пальцы и сделал резкий жест, словно отталкивая от себя тюлевую занавеску.

Жест, разумеется, сработал безотказно.

"…пьян-с. А имею право. Девочка моя! Губы твои — лепестки лотоса! Нет. Чашечка лотоса, в которую входит ровно две унции розового масла. "Бхагавадгита", что ли. Нет! Это в пупок две унции. Точно! Груди твои… А, это из Стругацких! Бёдра твои! И так далее. Агасфер Лукич там вспоминает. Барышня моя! Я бы эти лотосы… И пупок тоже. А шейка! Лебединая шейка.

А теперь! Радио "Джедай-Плюс" — представляет! Ария Джедая из оперы "Барышня-лебедь" в исполнении Андрюса Ван Кеноби! Слушаем и ПОДПЕВАЕМ!!!

Да.

Штуки три бы девочки сейчас. Пять. И чтобы менялись лотосами! Эдак — неожиданно.

Как это славно, что нету тут моей девочки. А то бы к утру по-любому девочек бы не было, бёдра там или куда. ХХА!!! А другу любимому — хвостов тачку, а не девочку. Спасти — спасу. А девочку — не-ет, сладкую мою барышню!

И не таких спасали. Кстати! А где тут мой новый паззл! А! Ну, давай — Алексей Гаранин! Лёха — даже не думай!! У меня, чтоб ты знал, лазерник имеется! А помнишь — как мы их?! — бластерами?! На Бете Ориона! Которые зелёные такие были… Или не зелёные, что ли… Короче! У меня меч — голова с плеч! Платок на лету — пополам!!! Понял, сударь мой?! А ну — кто тут на новенького? Уноси готовенького! Спокойно, Лёха! Мы, джедаи, ещё кирдыкнем. Теряя перья, да-а…

Чер-тов-ски пьян.

Девочка моя! Сладкий мой сахар! Лебедь мой. Из пещеры — ни ногой!

Баиньки, Андрей Евгеньич баиньки хочет.

Паззл.

Не вот эта моя игрушечка от дяди Вовы, а вообще. Всё это — паззл, а я собираю картинку. А на картинке — суки злобные враги. Зелёные такие — с Ориона.

Точно — они!

Совсем Андрюшенька свихнулся. Чердак у Андрюшеньки нараспашку.

Эт-то я пьян.

Баиньки, джедаи, баиньки-баю, Люки мы — полные Скайуокеры, м-мать нашу дивизию…"

Посторонние люди появлялись на территории гимназии исключительно редко — и, как правило, по делам неотложным.

У посетителя, шагавшего по розовому песчанику центральной аллеи утром четвёртого ноября, повод для визита имелся, судя по его виду, весьма серьёзный. Шёл он так быстро, что полы длинного плаща за ним успевали еле-еле, вертел головою по сторонам, словно пытаясь усмотреть новое и подозрительное в знакомом ландшафте, корчил разнообразные гримасы и шептал себе под нос неразборчивое, перемежая сей шёпот отчётливыми ругательствами. По мере приближения к учебному корпусу посетитель убедился, что ничего подозрительного вокруг не наблюдается, и на лице его явственно отразились два преобладающих чувства: полное недоумение и с трудом сдерживаемая ярость.