Александр Волков - Владигор. Князь-призрак

Толпа восторженно взвыла, над головами взметнулись невесть откуда взявшиеся желтые тряпки с черными каракулями, порой весьма отдаленно напоминавшими буквы «Д», «О» и так далее, и голытьба с криками «Довольно!» и «Доколе?» всем скопом повалила под конские копыта.

Владигор хотел было, воспользовавшись суматохой, метнуться в сторону и на время затеряться в лабиринте рубленых построек княжеского двора, но едва он дернулся, чтобы высвободить из заскорузлого бурдюка завязанные узлом ноги, как двое рысьяков накинули ему на голову плотный мешок, заломили руки за спину и, стянув запястья кожаным ремнем, потащили к рыдвану.

— Не бойся, князь, все идет как надо, — вдруг услышал Владигор уже знакомый ему голос, без всякого напряжения перекрывший всеобщий гвалт.

«Я-то как-нибудь выкручусь, — мелькнуло в голове князя, — а как же они: Лесь, Ракел, Берсень? Вон их как запеленали — ни выскользнуть, ни выпутаться…»

— И с ними все будет в порядке, — заверил тот же голос. — Еще свидитесь…

— Когда? Где? — негромко вскрикнул князь, но тут сильные руки подхватили его под мышки, подняли в воздух и, раскачав, забросили в темное нутро рыдвана.

Ощутив под собой твердые доски настила, Владигор потер запястья друг об друга, высвободил руки из кожаных петель и, сорвав с головы мешок, приник к прорехе в ветхой обшивке рыдвана и увидел, что чуть поодаль, на помосте, в окружении темных силуэтов и редких чадящих факелов стоят в ряд три человеческие фигуры, от подбородков до пят обмотанные шелковыми лентами, а перед ними на низкой скамеечке сидят Урсул и Цилла.

— Кто из вас князь Владигор? — спрашивала Цилла, поочередно поднося к лицам стоящих факел на длинной костяной рукоятке.

Факел горел ослепительным белым пламенем, в свете которого лица пленников казались высеченными из белого мрамора. Сперва все трое молчали, но вдруг Лесь закрутился на месте, высвобождаясь из своих пут, и, когда шелковые ленты кольцами осели к его ногам, рухнул перед скамьей на колени.

— Не вели казнить, владычица! — истошно взвыл он, стуча лбом в подмостки. — Осквернил облик! Низко пал, пренебрег помазанием — перед быдлом плясал! Номера и прочее непотребство… Смилуйся, заступница, не бери греха на душу, отпусти на все четыре стороны, век престолом синегорским не соблазнюсь!..

— Этот, что ли? — пробормотала Цилла, оборачиваясь к Урсулу. — Рожа, правда, самая что ни на есть прохиндейская, но ведь они на такие дела мастера: такую образину из сырого теста сварганят, что сам черт не разберет, князь под ней или тать семикаторжный.

— Черт, может, и не разберет, а со мной нечего шутки шутить… — начал было Урсул, но тут доселе молчавший Ракел рывком расправил плечи, сбросил к ногам обрывки лент, шагнул вперед и поставил ногу на угодливо прогнувшуюся спину Леся.

— Хам! Самозванец! — высоким, звенящим от гнева голосом выкрикнул он. — До престола он, видите ли, не коснется! Недостоин, дескать, после добровольного унижения, отсохни его поганый язык! Со свиньями в хлеву тебе место, у лохани помойной, вор кабацкий! Престол синегорский от века в роду Светозора, отца моего, был, есть и будет во веки веков! Я сказал, князь Владигор Светозорович!

— Уж больно ты темен, Светозорович! — усмехнулась Цилла. — Рожу сперва умой и глаза протри, может, щелочки-то пошире станут да и очи посветлеют, а то черней ночи безлунной!

— Скитался, ветром-солнцем опаленный! Множество невзгод от лихих людей претерпел! — твердо произнес Ракел, упираясь в затылок Леся носком мехового сапожка.

— Каюсь, матушка! Каюсь, заступница! — прохрипел Лесь, вновь ударившись лбом в половицу. — Взыграла кровь воровская, хотел истинному, природному князю путь перенять, авось, думаю, пройдет номер, смуту заварю, а под это дело из рукава туза бубнового на стол — хрясь! Глядь, мгла развеется, а престол-то мой! А теперь сам вижу, пустая затея: как Владигоров сапог на спину мою встал, так и лопнула со страху кишка моя холопья!

— Хорошо, хоть сам в воровстве своем признался, не пришлось нам с двумя князьями разбираться, — сказала Цилла, переводя взгляд на Берсеня. — А ты что молчишь? Язык проглотил?

— Да ты с кем так говоришь, воровка! Ма-ал-чать! — гулким воинским басом рявкнул Берсень. — Думаешь, коли твои ушкуйники меня повязали, так я уже и не князь?! Не смотри, что борода седа да лунь на темени плешь выклевал, — мне в моих испытаниях год за век шел: от одной досады поседел да затылок прочесал, думу злую думавши!..

— Так ты, выходит, тоже князь Владигор? — в изумлении воскликнула Цилла, опускаясь на скамеечку рядом с Урсулом.

— Какое еще такое «тоже»? — хищно прищурился Берсень. — Али у тебя глаз нет, воровка окаянная, что ты природного князя от скоморошьих ублюдков отличить не можешь?

— Да вы только гляньте на них, люди добрые! — истошно завопила Цилла. — Родного князя схоронили, а на его место сразу три метят! Навязались на мою шею, бродяги безродные!..

Она вскочила на скамью, широко раскинула руки и, обернувшись к толпе, закатилась долгим истерическим хохотом. Бродяги мгновенно забыли про рыдван и, побросав свои желтые тряпки, со всех сторон потянулись к подмосткам.

— Идите глядите на самозванцев, пока им самим стыд очей не выел! — вопила Цилла, указывая на трех лицедеев.

— На кол самозванцев!.. В быке зажарить!.. Конями разорвать супостатов!.. Глотки воровские кипящим свинцом залить!.. Все мы князя усопшим видели, да будет земля ему пухом!.. — раздались выкрики из толпы.

— Этих троих в темницу, живо! — крикнула Цилла Дувану, затем наклонилась к сидящему рядом Урсулу и яростно прошипела ему в самое ухо: — А Владигора ты мне из-под земли добудь! И чтоб живого, с мертвяком он нас уже обвел один раз!

— Не тревожься, достану я тебе князя! — пробормотал Урсул, кривя тонкие губы и пристально вглядываясь в лица бродяг, беспокойно кишащих между помостом и рыдваном. В какой-то миг его пронзительный взгляд достиг шарабана и, скользнув по его бесчисленным заплатам и прорехам, вновь устремился в пеструю многоголовую толпу.

К тому времени когда рыдван выехал с княжьего двора, под его скрипучий покров набилось столько всякого сброда, что битюги едва тянули сани по кочкам и рытвинам узких городских улочек. К тому же калеки всю дорогу лаялись между собой, как уличные псы во время течки: кто-то спешно догрызал украденную из соседской торбы корку, кто-то с воплями рвал из чужих рук фляжку с горилкой, и лишь Владигор сидел молча, прижатый к ребру рыдвана чьим-то костистым горбом. Разодрать ветхий полог и выпрыгнуть было бы для князя делом нескольких мгновений, но едва он высвободил из своего бурдюка связанные узлом ноги, как обладатель горба повернулся к нему и прошептал: