Гай Кей - Повелитель императоров

Тарас помнил. Прошлой осенью это проделали с ним. Он кивнул, сосредоточился. Это был деловой разговор, профессиональный.

— Когда мне его стегать кнутом?

— Когда приблизишься к повороту. Бей с правой стороны. И все время выкрикивай его имя. Он слушает. Сосредоточься на Серваторе, с остальными тремя он справится сам.

Тарас кивнул.

— Слушай меня во время заезда. — Скортий снова прижал руку к боку и выругался, он старался дышать осторожно. — Ты из Мегария? Хоть немного говоришь на языке инициев?

— Немного. Все немного говорят.

— Хорошо. Если понадобится, я буду кричать тебе на этом языке.

— Как ты узнал…

Лицо старшего возницы внезапно стало лукавым.

— От женщины. Откуда еще мы узнаем все важные вещи в жизни?

Тарас попытался рассмеяться. У него пересохло во рту. В самом деле, рев толпы просто оглушал. На всем Ипподроме люди вскакивали на ноги.

— Ты сказал — две вещи?

— Да. Слушай внимательно. Мы хотели заполучить тебя к нам, потому что я знал, что ты возничий не хуже любого другого или даже лучше. Ты попал в ужасное положение, это несправедливо, ты никогда раньше не управлял этой квадригой, тебе пришлось сражаться с Кресензом и его вторым возничим. Ты просто полный кретин, если думаешь, что плохо выступал. Я бы тебе дал по башке, но мне будет очень больно. Ты выступил потрясающе, и любой человек, у которого есть хоть капля мозгов, это понимает, ты, саврадийская деревенщина.

Такое ощущение возникает, когда хлебнешь горячего вина с пряностями в таверне в сырой зимний день. Именно так подействовали на Тараса эти слова. Собрав все свое самообладание, он ответил:

— Я знаю, что выступил потрясающе. Но тебе пора было вернуться и помочь мне.

Скортий хохотнул и скривился от боли.

— Молодец, парень. Ты на пятой дорожке, а я — на второй? — Тарас кивнул. — Хорошо. Когда будешь у линии, тебе хватит места, чтобы пойти наперерез. Следи за мной, доверься Серватору, а мне предоставь разделаться с Кресензом. — Он улыбнулся слабой улыбкой, в которой не было ни капли веселья.

Тарас посмотрел на мускулистого первого возничего Зеленых, который наматывал на туловище поводья на шестой дорожке.

— Конечно. Это твоя работа, — согласился Тарас. — Смотри, не подведи.

Скортий снова ухмыльнулся, затем взял парадный серебряный шлем, который все еще держал в руках Тарас, и отдал стоящему рядом с ними служителю. Взамен он взял у него потрепанный гоночный шлем. Сам надел его на голову Тараса, словно мальчишка-конюх. Рев на трибунах стал еще более оглушительным. За ними наблюдали, конечно, каждое их движение изучали, как хироманты изучают внутренности животных или звезды.

Тарас боялся, что сейчас расплачется.

— С тобой все в порядке? — спросил он. Сквозь тунику Скортия проступала кровь.

— С нами со всеми все будет в порядке, — ответил Скортий. — Если меня не арестуют за то, что я собираюсь сделать с Кресензом.

Он подошел к Серватору, несколько секунд гладил коня по голове и шептал ему что-то на ухо. Затем повернулся и прошел по диагональной линии ко второй колеснице Синих, с которой уже слез Исант — на его лице отражалось такое же облегчение, какое только что испытал Тарас, — и где служители поспешно перепрягали коней в соответствии с хорошо известными предпочтениями Скортия.

Скортий не сразу вскочил на колесницу. Он остановился возле четверки коней, потрогал каждого из них, пошептал, почти прижимаясь губами к их головам. У них сменился возница, и им необходимо было это знать. Тарас, наблюдающий за ним, заметил, что он держался к жеребцам только правым боком и трогал их правой рукой, пряча от них кровь.

Тарас снова вскочил в свою колесницу. Снова начал наматывать на себя поводья. Стоящий рядом с Тарасом служитель отдал серебряный шлем другому конюху и поспешил ему на помощь, лицо его сияло от волнения. Кони вели себя беспокойно. Они видели своего привычного возницу, но сейчас он покинул их. Тарас взял в руку кнут. Вложил его пока в чехол рядом с собой. Сделал глубокий вдох.

— Слушайте, вы, тупые толстые клячи, — произнес он, обращаясь к самой прославленной гоночной упряжке в мире, тем мягким, успокаивающим тоном, которым всегда разговаривал с конями, — если вы на этот раз не будете бежать ради меня как следует, я сам отведу вас на живодерню, слышите?

Как здорово было это говорить! И чувствовать, что он может это сделать.

Последовавший за этим заезд помнили очень долго. Даже на фоне событий, случившихся в тот день и сразу же после него, первый послеполуденный забег второго дня гонок на Ипподроме в том году стал легендой. Посланник из Москава, который сопровождал великого князя и остался на всю зиму для ведения неспешных переговоров по поводу пошлин, присутствовал на Ипподроме и описал этот заезд в своем дневнике, и этой записи суждено было чудом уцелеть после трех пожаров в трех городах, между которыми прошло полторы сотни лет.

В тот день на Ипподроме находились люди, для которых гонки были важнее самых великих войн, смены власти и святой веры. Так бывает всегда. Подмастерье, десятки лет спустя, может вспомнить, что войну объявили в тот день, когда горничная наконец-то согласилась забраться с ним на сеновал. Рождение долгожданного здорового младенца родителям запоминается лучше, чем сообщение о вторжении вражеской армии или об освящении храма. Необходимость закончить жатву до морозов подавляет любую реакцию на смерть правителей. Расстройство желудка заставляет забыть о самых весомых декларациях патриархов церкви. Великие события эпохи представляются живущим в это время всего лишь декорациями для гораздо более важных событий их собственной жизни. Да и как может быть иначе?

Точно так же многие мужчины и женщины, присутствовавшие на Ипподроме (а также те, которые не присутствовали, но позже заявляли об этом), придерживались своего собственного представления о случившемся. Это могли быть совершенно различные вещи, различные моменты, так как у каждого из нас есть в душе свои струны, и на нас играют по-разному, как на музыкальных инструментах. Да и как может быть иначе?

Карулл, который прежде был трибуном Четвертого саврадийского легиона и очень ненадолго стал килиархом кавалерии Второго кализийского, совсем недавно получил новое назначение. Он так и не отправился на север по причинам, пока ему непонятным, а стал личным гвардейцем Верховного стратига Леонта и получал жалованье (довольно солидное) из личных денег стратига.

Поэтому он все еще находился в Городе и сидел вместе с женой в военном секторе Ипподрома, смирившись с тем, что его новое положение и ранг не позволяют ему теперь стоять или сидеть среди болельщиков Зеленых. Среди окружавших их военных ощущалось скрытое, но заметное напряжение, и оно не было связано с гонками. Им дали понять, что сегодня здесь будет сделано важное объявление. Нетрудно догадаться, каким оно будет. Леонт пока еще не появился в катизме, императора тоже не было после полудня, но до вечера еще далеко.