Николай Романов - Рассвет

Лошадь опять же, если ее нужно подковать, значит, кузнецу тоже полагается оплата за проделанную им работу. Кожаная упряжь изнашивается, снова шорник в прибыли — опять же владельцу конки нужно раскошелиться.

Да и налоги. От них тоже никуда не деться. Вынь, да положи немалую доляну, в кажущуюся бездонной, казну Раввены. Хотя туда, сколько не клади, все равно будет мало, при неуемных аппетитах народных слуг. Этим сколько не дай все мало, дак главное, их все больше и больше становится. Спрашивается, плодятся они что — ли, как похотливые кролики?

Синей страже тоже за охрану плати, но это уже курам на смех, «синяки» сидят на своей заставе, ждут посыльного голубя с тревожной меткой. Да и в случае налета, пока они на место прискачут, варнаки всех на ремни порежут. Но это уже никого не колышет, все равно и им плати, хотя без стражников, честно говоря, было бы конечно хуже.

Главное, продержаться и отбиться от варнаков, пока «синяки» с заставы не подоспеют. Так что, приходится и за это платить этим дармоедам — стражникам.

Стража — стражей, но в благословенной божественным Солнцем Раввене, о защите своего нелегкого ремесла, всегда надо озаботиться самому, вот и приходится вожатым еще и самим нанимать себе охрану.

Именно поэтому, в охрану к себе, вожатые предпочитали брать самых отчаянных отморозков — «пожирателей спайса» — совершенно не ценящих свою жизнь. Им платили слишком много за риск, да они еще и постоянно пили дорогущий настой.

Правда, от принятия этого снадобья, помимо посинения белков глаз, значительно сокращался срок жизни, но за это и платят щедро, ведь верно. Хочешь кус хлеба, намазанный сверху не простым свиным смальцем, а свеженьким сливочным маслицем, а по праздникам, еще с зеленоватой икрой радужных лягушек, поднатужься.

А вы все жалуетесь, проезд дорогой.

Да еще и сам запрещенный спайс или ребулс, охранникам он был на дармовщину и стражники на это глаза закрывают, не безвозмездно опять же, заметьте. Все взаимосвязано, каждый щиплет с каждого, вот и получается круговорот, втягивающий всех причастных.

Сражаться с синеглазыми бойцами, совершенно не ценящими свою жизнь — нелегко, варнаки же не самоубийцы, что бы получить арбалетный болт в грудь или острие клинка в брюхо. Загнанный заяц тоже иногда рвал гиене ее оскаленную морду.

Вследствие этого, варнаки не очень-то любили нападать на конки. Помимо двух-трех «пожирателей спайса», охранявших ее, вожатый был сам не трус, чтобы отдать свои кровно заработанные. Да и среди путников, в конке, могли быть еще отчаянные людишки, могущие легко обнажить свое оружие.

А если голубь доставит вовремя метку «синякам»?! Стоит ли овчинка выделки? Хватит ли в ней шерсти, чтобы совершить рисковый налет?

Но бывало ведь всякое. Варнаки подсыла, скажем, могли посадить в конку, под видом путника. Чтобы все вызнал как следует. Именно таким подсылом и был Сивак.

Усевшись на свободное место, он внимательно оглядел группу путешествующих, намечая среди них, свои будущие жертвы.

Среди кучки людей, только двое внушали ему серьезное опасение: одним из них был дремавший наемник. Этот бывалый, видавший виды головорез, даже не потрудился снять кожаную куртку, с нашитыми на ней железными бляхами, усиливавшими ее защиту.

Принадлежащий ему, короткий меч дополнял необычный клинок для левой руки с наручем для ее защиты. Если во время налета он вырвется из конки, то преминет воспользоваться ими.

А вот вторым молодчиком, заинтересовавшим подсыла, был молодой кавалерист, офицер — турмарх, откровенно пялящийся на девушку.

Девица была не одна, она видимо ехала с пожилой женщиной, своей тетей, которая спала сидя, положив голову на плечо молодке. Девушка успешно делала вид, что не замечает заинтересованных взглядов бравого офицера и прыщавого юноши, скромно забившегося в угол.

У юнца все пальцы были в выцветших чернильных пятнах, видимо студиоз, усердно грызущий гранит науки в лицее. С него много не поимеешь, да и опасности он не представляет, а вот двое вояк, внушали явное опасение.

Турмарх, ясное дело, перед запуганным взором девицы, при налете, естественно сам схватится за оружие. А наемник, ежели где-то зашиб деньгу и везет ее с собой, сам легко набросится на варнаков, это — еще тот бродяга. Угораздила его поганая жаба, сесть именно на эту конку, с досадой подумал варнак про прожженного наймита. Нет чтобы с другой конкой поехать, а вместо него везли бы дряхлого старца с кошелем, полным серебра.

Среди остальных путников, неплохой добычей был тучный таньшанец, облаченный в желтое шелковое одеяние, с вышитыми красными фигурами невиданных зверей, монотонно перебиравший четки. Четки были необычные, каждая из них была величиной с половину кулака, выточенные из кости. Все они были изрезанны черточками, изображая что-то. Сивак, заинтересовавшись и прищурив глаза, попытался разглядеть, что на них было вырезано. Тряска конки и покачивание четок — все никак не давали ему возможность разглядеть высеченные в кости изображения.

Соседом таньшанца был пожилой раввенец, весь морщинистый, словно древесный гриб. Он изо всех сил пытался разговорить рослого мастерового-каменщика, ехавшего, как тот пояснил, на поиски работы в Мориту.

Древесный гриб с жаром расписывал тонкости своей работы:

— Дык вот, чего я втолковываю. Главное окурить их дымом, они тяжелеют и, руками не махай, они этого шибко не любят. А хороший медок все жрут, особливо любят его на Западе. Вот я и еду в Мориту, грят, градоправитель шибко медосборов уважает? Верно грят?

Смуглый таньшанец с презрением смотрел на раввенцев, брезгливо щуря свои узкие глаза. Подсыл заметил у него ногами резной ларец, из красного дерева, окованный медью. Он не отправил его наверх к остальному багажу, видимо, опасаясь за сохранность. Хороший признак: судя по легкому приятному благоуханию, исходящему от ящичка, было ясно, что таньшанец — торговец редкими специями и благовониями, а в этом ящичке у него образцы товаров.

Намечался недурственный куш для Сивака и его подельников. Сам ларец уже немалого стоил, а его содержимому скупщик краденого, будет только рад вдвойне.

— Так вы, значит, до самого конца едете? — с выражением искреннего дружелюбия поинтересовался он у медосбора, в каком-то смысле этого слова — своего коллеги. Только он обирает зажравшихся путников-торгашей, а этот раввенец обдирает бедных трудяг — пчел, присваивая собранный ими мед себе. Спрашивается, в чем и какая между ними разница, им варнаком, и этим подлым грабителем летающих насекомых.

Ну, ничего, воздадутся тебе слезы бедных разоренных пчел, если они у них есть, конечно.

Туда же в Мориту, направляется. Не хватает столице одного сановного любителя меда, теперь еще и этот охотник за сладким туда же рвется.