Павел Комарницкий - Дева дождя

Раздался негромкий, но настойчивый зуммер. Парень сунул руку за пазуху и вытащил коробку с коротким штырьком антенны.

– Да, слушаю.

– Не спишь?

– Обижаешь. Чтоб я проспал такие бабки?

Рация издала короткий смешок.

– Что нового?

– Пока тихо. Папа-мама на работе, сама не появлялась. Слушай, тут такая проблема – сильно могучую лампочку над дверью ввинтили, засветка на экране…

– Гога не жаловался.

– Да и я не особо, но всё-таки…

Наблюдатель вдруг резко выпрямился, даже пригнулся к экрану. На мониторе возникла первая картинка, отличная от приевшейся заставки – из красных "жигулей" выходила девушка в джинсах.

– Чиха, похоже, есть объект! Наконец-то…

– Ну?! Запись идёт?

– Само собой!

Девушка уже скрылась в тёмном зеве подъезда, автомобиль тронулся и исчез из поля зрения телекамеры. Наблюдатель схватил бинокль, метнулся к окошку.

– Чиха, она на красной "жучке" прибыла! "Жучка" уже на проспект выворачивает…

– Всё нормально, кент! – рация не в состоянии была исказить радость говорившего. – "Жучка", это уже не наша забота! Щас Крэк подъедет, сменит тебя. Кассету не забудь!

…

– … А я ему говорю: ты, козлина безрогий, мудила траханый…

Голоса переплетались, сливались… Господи, как надоела эта нудня… Каждый день на все лады одно и то же. Ну почему они не говорят о чём-то… человеческом? Ведь были у них там, в мире живых, не только грязные обезьяньи разборки – кто из павианов круче в стаде… Был дом, были отец и мать…

Сумасшествие заразно. Как туберкулёз, как проказа. Долго ли сможет сохранить здоровье узник в камере, полной прокажённых? Идиотские разговоры ни о чём, всплески никчемной ненависти, и даже волна "мораны" здесь, в проклятом Мороде уже кажется избавлением… Хоть на какое-то время не видеть этого…

Алексей усмехнулся, лёжа в темноте. Это там, в мире живых, сон служит избавлением от окружающей мерзости и убежищем измученной души. "Морана" просто вырезает часть суток, точно монтажёр кусок киноленты, и всё продолжается – нудный бессмысленный базар, драка, дубинки глиняных истуканов, наводящих порядок… Из всех обитателей камеры только у него, заключённого-грешника Горчакова, была отмычка. И как следствие нормальный, человеческий сон.

"Лёшик… Ты не бойся, Лёшик… Главное, не бойся. Мы тебя выручим"

Надо держаться. Надо во что бы то ни стало продержаться, не утратить разум.

– … Мы ей ходули завернули, п…да наружу. Бритая, б…дь, гладенькая… "Отпустите!" орёт, дурочка… Ну ей Ктырь и засадил по самые гланды, шоб не орала… А я в передок – ух, задёргалась…

Горчаков стиснул зубы от омерзения. Да люди ли они? Насильники и убийцы, отребье…

Мысль, давно царапавшаяся в подсознании, наконец-то вылупилась, как цыплёнок из яйца. Нет, что-то тут не то. Это там, в Энрофе, ублюдки хвастают подобными вещами, бравируя своей временной безнаказанностью. Дойдя до Морода, даже самый тупой скот уже понимает вполне достаточно. Они уже знают, что такое гаввах.

Провокаторы. Обычные камерные "наседки", хорошо известные уркам Энрофа. Это они задают тон, поддерживают в "хате" должный уровень скотства. Вот оно, простое и ясное решение задачки.

"Ты прав, Лёха. Сучара я… Понимаешь, сам себя за говно держу, а не могу… Сил нет терпеть, гаввах ихний этот… На зоне никого так не опускают…"

Алексей усмехнулся. Нет, не прав ты, бывший зэк Жека… и даже фамилия неизвестна. Не прав. Силы нужно находить. Чтобы не опускаться всё глубже.

– А чегой-то ты всё молчишь, парень? – голос мерзкий и вкрадчивый. В полутьме черты лица смазывались, отчего вытянутая мордочка говорившего ещё более напоминала хорька.

– А с какой целью интересуешься, милок? – в тон ответил Горчаков. – Хочу и молчу.

– Вах! Хочет и молчит! – басом восхитился узник, похожий на перекормленную в зоопарке горную гориллу, к тому же эпилированную в гламурном косметическом салоне для пущей красоты. Вообще-то эфирные тела такого порядка были уже вполне стройные даже у тех, кто в Энрофе был натуральным квазимодой. И вонь… А человек ли это?

– Ну что ж… Можно и поговорить, – улыбнулся Горчаков. Сел на шконке… и запел.

Стихли пустые тары-бары. Слышали ли здесь, в Мороде, хоть одну песню? Хоть когда-то, хоть какую-то…

– Ой, запела пташка! – противным издевательским голосом заверещал "хорёк", опомнившись.

– Очень хочет, молчать не в силах, – прогудел "горилла".

– Ах вы твари! – раздался голос из угла. – Такую песню сломать! Бей их, мужики!

Драка вспыхнула, как обычно, и вот уже все бьют всех, не разбирая в темноте. Отбивая хлёсткие удары и нанося их сам, Алексей успел подумать – ну конечно, как же могут допустить местные "наседки", чтобы во вверенном им коллективе проскользнуло хоть что-то человеческое…

Ужасная вонь "гориллы", и удар, как кувалдой. Горчаков успел выставить блок, но он не помог – руку едва не сломало, такой силы тумак … Да ведь это волгр! Замаскированный под узника!

Новый удар погрузил всё во тьму.

Гитара всплакнула последними аккордами и замолкла.

– Спасибо, Йорик… – тихо сказал Агиэль.

– Да не за что, Агуша, – так же тихо ответил рыцарь. Поймал взгляд Марины и чуть улыбнулся.

– Здорово, – просто сказала она.

Йорген встряхнул головой с отросшими волосами. Глубоко вздохнув, отложил гитару, прислонив к дивану, на котором сидел.

Огонь в камине горел, выбрасывая мятущиеся оранжевые язычки, казавшиеся в солнечном свете неестественно бледными. Солнечные искры гуляли в хрустале, брызгая на стены крохотными весёлыми зайчиками. Уязвлённый предыдущим провалом, Агиэль на сей раз расстарался необычайно.

"Хорошо, что сегодня солнце. И завтра с утра будет ясный день. Не люблю уходить из мира живых, когда над головой серое одеяло. Как будто Скривнус просвечивает сквозь Грань…" – поймала Марина мысль рыцаря.

– Иногда я перебираю цепь своих прежних жизней, – медленно, задумчиво заговорил Агиэль. – Нам, ангелам, дана такая возможность – при желании вспомнить всё. Перебираю и думаю… которая из них лучшая?

Как ни привыкла Кострова за последнее время к чудесам, ей вновь пришлось захлопать глазами.

– Ага… Ты был человеком?..

– Много-много раз подряд, – чуть улыбнулся ангел.