Юлия Васильева - Урожай собрать не просто

– Николетта, ну это же совсем другое.., – подуга была сама не своя.

Все приметы надвигающейся катастрофы на лицо.

– Так, сосредоточься и успокойся, – строго сказала я, беря ее за руки, а то еще немного – и все эти причитания перетекут в истерику. – Ты вспоминаешь про Ласа к месту и не к месту?

Подруга кивнула.

– Ловишь себя на том, что начинаешь им любоваться?

Алисия кивнула два раза.

– Переживаешь за него? Стараешься помочь ему по мелочам? – вот тут уж мне и кивков не надо: при взгляде на карету становилось понятно, что и не по мелочам тоже. – Тогда все приметы влюбленности на лицо!

Девушка горестно вздохнула, будто ей только что вынесли смертельный приговор.

А я вдруг замерла, сраженная внезапной мыслью.

– Знаешь, Алисия, по-моему, мы с тобой две самые глупые девчонки в королевстве.

Подруга вскинула голову на такое заявление:

– Я-то понятно почему, но с тобой что не так?

– Думаю, скоро мы это узнаем…

Помыкавшись несколько дней в тщетных попытках нанять батраков на наши поля, я была вынуждена признать правоту фермера. Найти рабочую силу было не так-то просто. Те люди, что работали у нас летом, вроде бы и рады были пойти, но подписанный с фабрикантом договор связывал их по рукам и ногам. Ну почему мне шагу нельзя ступить, чтобы не вспомнить господина Клауса, причем то добрым, то недобрым словом попеременно? Правда, пожалуй, на этот раз придется проглотить все свои подозрения, и пойти к нему с мирными намерениями. Я была готова заплатить фабриканту отступные, только бы урвать своих работников хоть на пару дней.

В прихожей я долго собиралась с мыслями и прокручивала в голове, что можно делать во время своего визита и что делать нельзя.

Нельзя:

– выдвигать поспешные обвинения в попытках кражи наших семян (по крайней мере до тех пор, пока не появятся тому доказательства);

– спрашивать, не подкупил ли он городового (ненавязчиво выпытывать, не знаком ли господин Клаус с местными правоохранительными органами, также не рекомнедуется);

– выглядеть так, будто мне жизненно необходимо вызволить у него батраков (хотя это и так очевидно, но все же);

– засматриваться на фабриканта (на всякий случай, а то были прецеденты);

– интересоваться его делами и здоровьем (особенно здоровьем).

Можно (или даже нужно):

– казаться милой, легкомысленной и ни о чем не подозревающей;

– поблагодарить господина Клауса за данные советы и попросить новых;

– проанализировать новые советы (есть шанс, что через них вылезут настоящие намерения фабриканта);

– постараться, чтобы процесс анализа не отразился на лице.

В конечном итоге, оказалось, что разрешается не так уж и много. Впрочем, как всегда. Настораживает только то, что обычно никакие запреты не мешают мне делать глупости.

Мимо прошел Ерем: мальчишка был в сапогах и одежде, явно предназначавшейся скорее для лесных прогулок, чем для вдумчивого чтения. В руках брат зачем-то держал сачок и ведро – первые признаки отчаяния и разочарования в науке. Как я и подозревала, все те безумные расчеты, которые он производил в последние несколько дней, никаких результатов не дали. Пообщается с селянами – глядишь, станет более высокого мнения об интеллектуальном уровне развития собственной семьи. А то сейчас мы дрейфовали где-то между собакой и составителем сборника задач для младших школьников, автором гениального примера: «Петух несет по яйцу через день, через сколько дней можно будет приготовить омлет из трех яиц с помидорами, если первые помидоры созреют через шесть дней?».

– Ерем, скоро можно будет сеять? – спросила я ему в след без намерения позлить. Теперь меня вполне устраивал ответ, что сеять еще рано: семена мы своими силами сохраним, а вот приготовим поля вряд ли: приучать братьев к сельскому труду уже поздно.

– Не скоро, – буркнул мальчишка, и я блаженно выдохнула.

На фабричном дворе творилась какая-то мистика: все только что видели господина Клауса, но никто не мог сказать, где он. Наконец, какой-то расторопный приказчик проводил меня в кабинет хозяина и попросил подождать там – вероятно, опасаясь, как бы я не пострадала в сутолоке на фабрике, либо фабрика не пострадала от меня. В кабинете, вопреки ожиданиям и тайному желанию как следует осмотреться, я оказалась не одинока. Большой черно-белый дог (или, точнее, догиня) недовольно поднял тяжелую морду с лап и пристально посмотрел на меня.

– Не волнуйтесь, Зельда вас не тронет, – пообещал приказчик и поспешил уйти. Мне же показалось, что в голосе его не было достаточной уверенности, чтобы чувствовать себя в безопасности.

Я прошлась по комнате, затылком ощущая неотступный взгляд собачьих глаз.

– Я ничего не собираюсь трогать, – примирительно сообщила я, сама удивляясь, что разговариваю с собакой. – И твой хозяин тебя не похвалит, если ты меня укусишь.

Хотя откуда мне это знать: может, еще и кость в награду выдаст. Видимо, Зельда была того же мнения и поэтому глухо заворчала. Я решила больше не делать опрометчивых заявлений и замерла около полки с документами (до дивана для посетителей все равно не добраться – это сварливое животное развалилось прямо под ним). Ничего, мне и здесь найдется занятие.

Я стала разглядывать полку: много книг на катонском и каких-то других языках, папки с отчетами и счетами. Рука машинально потянулась к длинному корешку с надписью «Годовой план»…

Раздавшийся резкий звук заставил меня подпрыгнуть. Только секунду спустя с колотящимся в пятках сердцем я поняла, что это подала голос Зельда. Ну все, прощайте родственники! Господин Клаус вместе со своим приказчиком потом прикопают мои обглоданные кости где-нибудь на территории фабрики – и поминай, как звали.

Собака вскочила на лапы, подбежала ко мне, застывшей на месте «преступления» в неестественной позе, но вместо того, чтобы укусить, толкнула боком так, что я вынуждена была отступить на шаг. Потом еще раз, и еще, пока не приперла к стене у входной двери. Силы в этом животном было не меньше, чем у годовалого бычка. Но надо отдать Зельде должное: ума не в пример больше.

Убедившись, что я не шевелюсь и больше даже не помышляю о каких-либо коварствах, собака подошла к проёму и обыденным движением, будто делает это по десять раз на дню, схватилась зубами за ручку и открыла дверь.

– Гав!

Это был очень понятный «гав». Я скользнула в открытую створку и почувствовала, как меня напоследок толкнули мордой чуть пониже поясницы. С таким обращением трудно было смириться! Я развернулась… и как раз в этот момент дверь кабинета захлопнулась прямо перед моим носом. Оставалось только обессилено пнуть дерево башмачком, хотя, признаюсь, при Зельде я бы себе этого не позволила.