Константин Ветошко - Три стороны медали

— Не надо. Они не любят, когда их трогают чужие, — раздавшийся за спиной тихий женский голос заставил гвардейца резко обернуться. На громадной кровати среди шелковых простыней, ничуть не стесняясь наготы, сидела юная девушка. Ей едва ли стукнуло восемнадцать весен, Кель машинально отметил, что ее слишком хрупкое тело с едва обозначенной грудью совсем не в его вкусе.

— Я тебя не видел, — сиплый голос показался Келю чужим. — Тебя как зовут?

— Майлис, — ответила девушка и зачем-то кивнула.

— Слушай, Майлис. Если тут есть вода, то я тебя просто расцелую.

— Вон там, — показала пальцем девушка. — Один кувшин это вода, другой разбавленное вино.

— Ты просто богиня, — Кель одним прыжком перескочил через широкое ложе и присосался к кувшину, над которым плавал чарующий аромат молодого вина. Утолив жажду, он нашел свои вещи, натянул портки, не забыв проверить изрядно полегчавший за прошлую ночь кошель, и вновь обратил внимание на девушку. — Я так понимаю, до борделя мы таки доползли?

— Нет. Ты и твои товарищи сюда пришли, а не приползли. Я видела в окно, — затрясла головой Майлис. Короткие рыжеватые волосы были всклокочены и забавно торчали в стороны, придавая ей немного потешный вид.

— Скажи-ка мне красавица, а мы уже расплатиться успели? — Кель испытывающее посмотрел на девушку, ища малейшие признаки лжи, но та лишь серьезно кивнула.

— Да, госпожа Доротея взяла с вас вперед.

— Слушай, а что это за странное украшение? — гвардеец указал на лежащие в углу окатыши.

— Это мое. И они не украшения, они мои друзья, — в голосе Майлис послышалась тревога, словно девушка боялась, что гвардеец отберет у нее камни.

— Тихо-тихо, не трону я твоих друзей, — вымученно улыбнулся Кель, уже поняв, что, похоже, переспал с сумасшедшей.

— Спасибо. Остальным долго приходится объяснять, а они все равно не верят, что они живые, — девушка встала с кровати, даже не попытавшись прикрыть наготу, и Кель увидел на ее теле несколько свежих ссадин и наливающихся темной кровью синяков.

— Это я тебя так? — голос гвардейца не дрогнул, а рука потянулась к кошелю, чтобы достать пару серебряных монет.

— Да, — кивнула девушка.

— Извини, — Кель постарался ответить небрежно, но проклятый кошель никак не хотел открываться, и он зашипел от досады.

— Ничего страшного. Ты хороший, — от серьезности тихого девичьего голоса у гвардейца по обнаженной спине прошел мороз.

Кель посмотрел на нее и растеряно замер. Майлис не пыталась опустить взгляд, ее широко распахнутые зеленые глаза уставились прямо на него. Гвардеец много повидал продажных девок. Он помнил брезгливую жалость, когда побирался в трущобах, потом подрос и впервые разглядел на их лицах страх, став солдатом, насмотрелся на притворную страсть и желание угодить клиенту. Гвардеец ждал увидеть в глазах этой девушки плохо скрытое презрение, ненависть, на худой конец равнодушие. Но вместо этого они светились искренностью и добротой.

Окончательно Келя добила по-детски наивная улыбка. Гвардеец сам многое повидал на своем веку, научился таить ненависть глубоко внутри, чтобы выждав момента, дать ей выход в волне удушливой ярости. Но эта девушка совсем не была озлобленной, наоборот, казалась, что Майлис любит весь мир и радуется всему, что с ней происходит.

Тогда Кель быстро собрал свои вещи и опрометью выбежал из комнаты, но уже через неделю не удержался и вновь вернулся в этот особняк. На этот раз он сначала сунул мелкую монетку одной из служанок, и та охотно рассказала историю странной обитательницы борделя.

Майлис появилась здесь пару лет назад, когда вся ее семья погибла от морового поветрия. Служанка точно не знала, где она выросла, зато немолодая кокетка, прижавшись к руке гвардейца полной грудью и заговорщицки наклонившись вперед, смакуя рассказала подробности того, как с ней обращались родные, и посетовала на их слишком легкую смерть. Всю свою жизнь девушка провела взаперти, не общаясь ни с кем, кроме братьев и отца. Она ни разу не выходила из дома, но едва ей стукнуло тринадцать, как к ней стали приводить мужчин, чтобы те за деньги развлекались с юным телом. Единственными же игрушками для Майлис были несколько камней, и она, видимо повредившись разумом, до сих пор считала их живыми.

Обнаружившие ее стражники быстро смекнули, какую выгоду можно извлечь из приученной к мужским ласкам юной девушки, и немного поразвлекшись, тайно продали ее в престижный столичный бордель. Рабство в Гирской империи было запрещено, но вступиться за сироту было некому, да и некуда ей было идти.

Эта история не слишком удивила гвардейца — в трущобах Кель навидался и не такого. Но он никак не мог взять в толк, как после всего этого Майлис не превратилась в озлобленного на весь свет затравленного зверька. Теперь каждую возможность солдат использовал, чтобы отправиться в бордель и попытаться понять, откуда в девушке столько доброты и искренности. Что-то в глубине души не давало ему поверить в то, что она просто окончательно помешалась.

Майлис охотно принимала ласки, была нежна и умела в постели. Но Кель с удивлением понял, что ничуть не меньше ему нравится, когда они просто лежат обнявшись, а его пальцы медленно перебирают рыжие волосы. В его памяти навсегда запечатлелись ее слова, сказанные именно в такой момент.

— Я слышу, как бьется твое сердце, — девушка доверчиво прижалась щекой к груди гвардейца. — Оно доброе, но грустное. Наверное, ты слишком часто его обманываешь…

Майлис не переставала удивлять гвардейца. Она то предлагала потанцевать, мурлыкая себе под нос какой-то мотивчик, то, поймав бабочку, долго рассказывала гвардейцу, насколько же совершенно это хрупкое насекомое. Когда на небе появлялась луна, девушка подходила к окну и благодарила ее за свет, а стоило на улице разразиться грозе, просила стихию вести себя потише…

С каждой их встречей Кель все сильнее убеждался, что Майлис не сумасшедшая в прямом смысле этого слова, а просто смотрит на окружающий мир с другой, непривычной стороны и видит то, что ускользает от взора обычных людей. Иногда ему начинало казаться, что эта странная девушка куда счастливее всех королей и императоров вместе взятых…

Толкнув узорчатые створки дверей, гвардейцы уверенным шагом зашли в просторный холл, выполненный в староимперском стиле. Дневной свет свободно падал через отверстие в крыше. На втором этаже проем обрамляли инкрустированные золотом и слоновой костью бронзовые перила, а внизу в центре зала лежал неглубокий резервуар, в котором резвились разноцветные рыбки. Вокруг него возвышались четыре колоны, испещренные рунами и искусной резьбой, изображавшей символы всех стихий. В небольших окнах, чем-то напоминавших бойницы, стояли дорогие цветные витражи, мраморные стены украшали фрески, пол из тщательно подогнанных гранитных плит был покрыт мозаикой.