Александр Бруссуев - Мортен, Охвен, Аунуксесса

Больше Охвен ничего не говорил, молча попил горячего настоя из трав и ягод, поел без всякого азарта и лег спать. Его никто не тревожил. Все понимали, наверно, что сейчас он живет в прошлом, пытаясь восстановить в памяти картины былого.

На следующий день мы вышли в Ладогу. Желто-коричневая вода, в отличие от свинцово-серой балтийской, разве что меньше пенилась. Это потому что она была пресной, сказали мне викинги. Но волны были такие же. И если ветер, вдруг, разгуляется, они могут наделать беды с лодками.

Мы не пошли на реку Волхов, куда надо было добираться Торну с его воинами. Он отвез нас с Охвеном дальше, до самого песчаного берега, который чуть поодаль окаймляли сосны. Он потерял почти полтора дня, но не выказал даже намека на недовольство.

— Вот, Охвен, Габаново, как мы и договаривались. За сутки доберешься до реки. Еще столько же — и ты дома. Мы придем по Олонке за вами после середины лета. Надеюсь, к тому времени вы уже успеете срубить башню форпоста. Бывай здоров, старина. Надеюсь, что все у тебя будет, как надо, — сказал вождь на прощанье, и они крепко обнялись.

— Прощай, Мортен! Следи там за Охвеном, чтобы вел себя хорошо, — неожиданно он протянул мне широкую, как весло, ладонь. Меня бросило в краску от того, что мне оказывает внимание сам Веселый Торн.

Мы стояли на берегу, пока парус викингов не скрылся из глаз за горизонтом.

— Ну, что, пойдем, пожалуй! — сказал Охвен и, оглядевшись кругом, пошел к лесу.

Деревья здесь росли совсем обычные, трава — тоже, даже птицы, белки и дятлы ничем не отличались от наших. Вот тебе и Гардарика, земля колдунов и легенд! Охвен шел и напевал себе под нос: «Рахвас линнат паятта, тойнен тойже кезюття, сина айят, мина айан (самая известная карельская песня Левкина)». К неширокой реке добрались без приключений.

— Вот она, Мегрега, — сказал Охвен. — Барсучья река.

— Чего же она такая черная? — удивился я.

— Потому что из болот вытекает. Да и глубокая, вдобавок. По берегам много барсучьих нор. Сидят барсуки, никого не трогают и рыбу удят. Потом собираются в стада и в речке купаются. Жизнь — сказка.

Охвен вновь, по мере приближения к своему дому превращался в того молодого парня, что когда-то ушел отсюда на ярмарку с товарищами, да после этого и сгинул на чужбине. Если не телом превращался, то душой уж точно. А я смотрел по сторонам, слушал, как щебечут птицы, и радовался за своего друга. Конец пути близился, и даже мне хотелось ускорить шаг, хотя впереди нас ждала неизвестность.

— Терве, — сказал Охвен, когда нам встретились первые люди.

— Терве, — ответили они, улыбнувшись в ответ, и проходя дальше по своим делам.

— Надеюсь, тут нет таких стражников, как в Удевалле? — проговорил я.

— Когда был здесь последний раз, то не было. Да и сейчас — вряд ли. Но рано или поздно они заведутся. В этом можно не сомневаться.

— Почему?

— Да потому, что природа такая людская. Если есть честные люди, как мы с тобой, то обязательно найдутся и бесчестные. А вот скажи мне, Мортен, кто сильней: честный или бесчестный? — внезапно спросил меня Охвен.

— Честный, — ответил я убежденно. — Ведь за ним — правда.

— Правильно. Но наоборот.

— Это как?

Охвен остановился, положил одну руку себе на затылок, словно собираясь почесать, и задумался:

— Как бы тебе это объяснить… Вот, положим, в соперничестве, когда нужно добиться цели, каким методом будет действовать честный человек?

— Конечно, честным, — развел руками я.

— А бесчестный?

— Ну, — я слегка замешкался. — Наверно, бесчестным.

— А что, честным образом он не может действовать?

— Вообще-то, может, наверно.

— Вот! — Охвен поднял палец вверх. — Честный человек добивается цели только честными действиями. А бесчестный: и честными, и бесчестными — его же ничего не сдерживает! Так кто быстрее добьется цели, если один идет к ней только прямым, честным путем, а другой кроме этого пути может найти еще и обходной, более близкий, хотя и позорный?

— Так что же теперь, жить, позабыв понятие честь? — возмутился я.

— Нет, Мортен. Потому что тебе, добившемуся цели гнусным путем, эта цель уже не будет нужна. Потому что у тебя есть здесь, в сердце, совесть. Она приносит много страданий и мук, но зато, благодаря ей, ты начинаешь уважать себя. А уважая себя, ты уважаешь и других. Правильно?

Я согласно покивал головой. Если верить Охвену, то любой нечестный человек в два раза сильнее, чем я. Но это не говорит о том, что я в два раза слабее его. Просто за то, чтобы добиться своей цели именно тем путем, что я себе выбрал, мне придется потратить в два раза больше сил. Ну, а напрягаться я не боюсь. С этой мыслью шагать мне вновь стало весело. Охвен, остановившийся, было, и принявший философский вид, захромал за мной следом.

— Ты, будто знаешь дорогу, — сказал он мне в спину.

— Я знаю свой путь, — ответил я.

Тем временем вокруг все больше стало встречаться признаков близости человеческого жилья: коровий навоз, суровые, будто ошпаренные собаки в кустах, задумчиво сидевшие на деревьях кошки, шмыгающие в траве, как мыши, стаи настороженных воробьев. Мы вышли на высокий берег реки и перед нами открылся вид на город. Конечно, он уступал по размерам свейской столице, может быть, был чуть больше нашей деревни, но впечатлял. Добротный частокол соединял высокие сторожевые башни, главные ворота, обитые полосами железа, выглядели прочными и надежными, даже ров, достаточно глубокий, чтобы в нем мог поместиться дракар, если бы его туда занести — все выглядело солидно и даже красиво.

— Вот он мой Олонсь, — сказал Охвен. — Довелось-таки встретиться на этом свете. Ладно, пойдем, через реку переберемся. Ты только помалкивай пока, чтоб народ местный чужим выговором не пугать.

Через Мегрегу был переброшен мост, по которому в одну сторону могла проехать повозка. На зиму его, наверно, разбирали, чтоб с ледоходом не утащило. Но теперь он стоял, выделяясь желтизной свежих бревен наката, замененных при сборке. Лодки при надобности можно было легко перетащить с одной стороны моста на другую.

Мы прошли к калитке в частоколе, говоря всем встречным — поперечным свое «терве». От нас никто не шарахался. Вот если бы мы были черноволосыми и крючконосыми, или, хотя бы, с черной, желтой или красной кожей, народ бы удивился. А так мы, по большому счету, ничем не выделялись от остальных. Серьезный страж у калитки только кивнул нам головой, когда мы прошли мимо него.

Мы сделали внутри лишь около двухсот шагов, как вышли к главным воротам.

— В крепости не живут, в ней спасаются от неприятеля. Живут вокруг, там и наш дом стоял, — объяснил мне Охвен, когда мы вышли уже за ров. — В крепости только воевода обитает и дружина его. Настоящий рынок тоже внутри, там же и мастеровые сидят. У частокола тоже торгуют, но по мелочи.