Александр Бруссуев - Охвен. Аунуксиста

Размышляя над чисто хозяйскими делами, Охвен и сам не заметил, как заснул. Это была первая спокойная ночь, после того, как они с Вейко удрали с Ладоги. Она же была и последней.

Утром он был уже на ногах, когда незнакомые хмурые викинги, отворив дверь, кивком головы позвали его с собой. Идти пришлось на окраину этого хутора, где на отшибе рядом с болотцем стояла кузница. Кузнец, в подмастерьях у которого был молодой перепачканный сажей и все время пугливо озирающийся раб, без лишних разговоров принялся за работу. Не прошло и полудня, а, точнее, утро не успело кончиться, как Охвена обрядили, как важного и уважаемого человека: на руки нацепили кандалы, связанные между собой тяжелой и прочной цепью. Это было неожиданно и странно.

Охвен пошел, увлекаемый стражей, ко двору Рагнира. Там уже хмуро переминался с ноги на ногу вчерашний молодой воин. Он не стал здороваться, просто приложился длинной палкой, которую вертел в руках по спине недоумевающего карела. Охвен не успел заслониться руками и вскрикнул, как от боли. Вообще-то было очень больно, но олонецкому парню не хотелось показывать этому злобному ровеснику, что тому удается причинить ему большие страдания.

К Рагниру — младшему подошел такой же парень, видимо, друг — приятель. Он заглядывал викингу в глаза и заискивающе улыбался. Поговорив о чем-то, парень тоже достал неведомо откуда шест и резко с воем опустил его на голову Охвена. Воющий звук раздался вовсе не от него, а от стремительно рассекающей воздух палки, поэтому на этот раз Охвен успел подставить разведенные в стороны руки. Удар пришелся по цепи, но это оказалось тоже очень неприятно: кандалы врезались в кожу, и даже показалось, что в кости. Слезы навернулись на глаза, но удалось обуздать крик, выплеснув его в зловещее шипение. Парни довольно рассмеялись.

Потом они еще вдоволь покуражились, вращая палки хитрыми движениями, постоянно заканчивающиеся болезненными для Охвена выпадами. Когда они слегка притомились, то карел лежал на земле, прижимая руки к голове, а голову пытаясь втянуть в плечи. Рагнир удовлетворенно кивнул и, бросив напоследок: «Раб», ушел. Приятель поспешил следом. Охвен промолчал.

Пошатываясь, он поднялся, ощущая боль во всем своем избитом теле. Но как-то пожалеть себя не нашлось времени: подошли люди и жестами отправили его к огромной куче дров на заднем дворе. Вместе с безучастным ко всему мужчиной неопределенного возраста, сложения и национальности, рабом, по всей видимости, ему пришлось двуручной пилой пилить бревна на чурки. Работа была однообразная, поэтому, немного придя в себя после избиения, прекратив строить планы мести один краше другого, Охвен начал прислушиваться к словам, иногда раздающимся деловито снующими людьми окрест. Он понимал, что для побега — а эта идея ни на мгновение не покидала его голову — ему нужно знать куда бежать, как долго бежать, и когда это можно сделать. Необходим язык. Чтобы, общаясь, собрать сведения.

Дни потекли своей чередой, похожие друг на друга: с утра обязательная стычка с Рагниром и его приятелем Слаем, потом тяжелая работа, потом ночь в запертом на мощный засов сарае. Под кандалы на руках приходилось прокладывать тряпки, заматывая сами железки кожей: синяки от них не проходили и грозили превратиться в незаживающие язвы. Один из рабов поделился этим опытом, когда Охвен начал худо-хорошо вносить разнообразие в свое мычание, добавляя запомненные им слова. Вообще, местные рабы и вольные работники, трудившиеся на Рагнира — старшего, относились к Охвену с уважением, хотя в друзья никто не набивался. Это было для него странно: никто его не знал, он здесь относительно недавно, стало быть, об уважении не могло пока быть и речи. Позднее, когда Охвен научился понимать не только слова, но и некоторые условности и намеки, все встало на свои места.

При самой первой встрече с Рагниром — младшим, Охвен воплотил в дело мечты многих на этом хуторе: дал достойный отпор самому противному из хозяев. Действительно, тот никогда не упускал случая, чтобы отвесить увесистый пинок, выбить тарелку с едой из рук или просто обозвать подвернувшегося ему невольника или бедняка. А Охвен, в довершение ко всему, назвал еще викинга позорным словом «раб». Теперь Рагнир гораздо меньше лютовал, предпочитая срывать свою злость на одном человеке — кареле.

И совсем скоро Охвен понял, что нужно что-то предпринимать. Терпеть побои было не то, что унизительно и неприятно, а, в целом, очень вредно для здоровья. Можно было ненароком получить такую травму, которая была бы несовместима с его планом убежать отсюда. Увечного, хромого или однорукого всегда легче изловить, нежели уверенного в своих физических возможностях человека. В своих мечтах Охвен покидал это негостеприимное место хорошо одетым, прекрасно вооруженным и обладающим приличным запасом еды. Правда, пока не совсем было ясно, каким образом ему удастся снарядиться должным образом, разделяя рабскую долю.

Несмотря на то, что получая раз в неделю большую кадушку с горячей водой в свой сарай, он старательно умывался, натираясь изготовленной мочалкой из лыка, и застирывая с мелким песком свою одежду, последняя приходила в негодность. Особенно тяжело обстояло дело с обувью. Если так дело пойдет дальше, то на момент побега он будет гол, что, безусловно, облегчит бег по кустам и воде, но доставит определенные трудности в попытках не замерзнуть, а потом, предстать в таком виде перед людьми — засмеют!

Но сначала надо было разобраться с Рагниром. Охвен понимал, что чем больше он будет сопротивляться ему — тем больше тот будет свирепеть и рано или поздно, увлекшись, забьет его до смерти. Поэтому, представая перед развлекающимися викингами, каждый раз Охвен пытался запомнить те движения, которыми пользовались лучше обученные военному ремеслу датчане. Оставаясь один в своем тюремном сарае, он старался повторять их, имитируя оружие в своих руках. Каждый поединок, даже если карелу давали для обороны деревянный меч, жердь или щит заканчивался одинаково: Охвен лежал на земле, размазывая кровь по лицу, а Рагнир, гордо удаляясь вместе со Слаем, бросал слово «раб». В этот момент карел старался поймать взгляд победителя, чтобы на долю мгновения тому улыбнуться. Так он надеялся, что викинг не будет считать себя героем. Охвен больше не повторял те слова, что он произнес при первой их встрече, но рассчитывал, что каждая его вымученная улыбка будет напоминать датчанину, что «Охвен — не раб, а Рагнир — не хозяин».

Все тело карела представляло собой сплошной синяк. Если где-то ушиб начинал заживать, то рядом незамедлительно возникал другой, свежий. Охвен, памятуя использование, как помощь от ссадин, подорожников, заготовил в свою берлогу этих растений впрок и каждый вечер, закончив с упражнениями, действенность которых испытывал на собственной шкуре, обкладывался подорожниками. Раз до самого последнего дня он не утратил способность двигаться, значит — это помогало. Так ему хотелось верить. В помощь маленьким лесным целителям он начал использовать лопухи — их должно было хватить на дольше. Очень жалел Охвен, что дома никогда не интересовался лесными травами. А также заморскими языками, шитьем одежды, воинскому умению вести поединок «один против всех».